Николай Олейник - Жилюки

По тропке бежала Яринка.

— Мама обрадовалась! Хотела сама идти.

— Держи-ка мешок. — Андрон осторожно положил сома в мешок, закинул на плечо, взял корзину. — Бери весла.

Огородами пошли к хате.

Текля уже и воды нагрела — мыть и варить рыбу. Андрон разрубил тушу, выкинул внутренности, отрезал несколько кусков.

— На, вари. Была бы соль, присолить бы немного.

— Есть ведь немного.

— Сколько там? Еду чем потом солить будешь?

— Так как же? — спросила Текля.

— Продам. Что же делать? Деньги нужны. Сомовина всегда в цене.

— Детям хоть бы оставил.

— Да оставлю немного.

Андрей внес дрова.

— Обойдемся, — вмешался он в разговор. — Зато Яринке на платье будет.

А в печи уже булькала, закипая в горшке, вода. Хата наполнялась вкусным запахом вареной рыбы.

У Катри Гривнячихи не обошлось с грибами. Средняя ее дочка ни с того ни с сего вдруг ослабела, все жаловалась на живот, да и умерла. Недолго хворала — дня два каких-нибудь. Катря и знахарку к ней приводила — не помогло. Напрасно только три яйца отдала бабке. Умерла дочка. А тихая была, послушная. Все отца ждала с подарками: «Тато приедет — ленты привезет». А он ни сном ни духом не знает. Умоляла солтыса, чтобы известил как-нибудь. Да где там! Нельзя, говорит, не отпустят военного человека. А может, и отпустили бы — родной ведь ребенок…

Уж и не плакалось, — откуда слезам взяться, когда на каждом шагу плачь да плачь… Пойдешь к солтысу — плачь, постерунковый прицепится — плачь, экзекутор приедет — плачь… А дома! Поглядишь на них, голодных, босых да желтых, как свечечки, разве не заплачешь? Такая жизнь — никакого просвета. Так откуда же слезам браться?

…Шла — дороги не видела. Была и у того и у другого — гроб ведь нужен. Да разве кому есть дело… Если Андрон не уважит, то что и делать? Хоть так клади дочку в землю… Но должен бы уважить, кум ведь.

Жилюки как раз завтракали, хлебали из миски юшку с репой, потому что картошкой не пахло. Картошку она сразу бы почуяла.

— Добрый день вам, — вошла она в раскрытую дверь.

Текля управлялась у печи.

— День добрый. Проходите, садитесь.

— Спасибо. — Катря стала у порога. — А я к вам, Андрон.

Жилюк отложил ложку, вытер губы, вылез из-за стола.

— Беда у меня, люди, — и не удержалась, заплакала.

— Да присядьте, присядьте же, — взял ее за плечи Андрон и усадил на скамью.

— Средненькая моя, Оксанка…

— Что? — прижала руки к груди Текля. — Неужто? Господи! — чуть не плакала она. — Говорила же я вам…

— Ой, говорили, кума, говорили! — Катря терла концом платка сухие, покрасневшие глаза. — Я и сама себе не раз говорила.

Андрей и Яринка тоже перестали есть, сидели растерянные.

— Ну, хватит вам! — повысил голос на женщин Андрон. — Слезами тут не поможешь. Гроб кто будет делать?

— Вот я и пришла просить вас. Если уж вы откажетесь… Вернется Роман — как-нибудь рассчитаемся. Что же мне делать одной?

— А доски хоть есть?

— Да какие-то есть. Разве я знаю… — Всхлипнула.

— Сходи уж, Андрон, — сказала Текля.

Жилюк молча вышел из хаты, а через минуту вернулся, стал точить рубанок.

— Идите, Катря, я сейчас.

— Спасибо вам… — А с порога добавила: — Ты, Яринка, приходи. Гуляли ведь вместе… И вы, Текля.

И снова меркнет перед глазами Катри дорога, покачивается божий мир.

Андрон заканчивал с Андреем гроб, когда во двор Гривняков вошел почтальон.

— Посылка вам, ценная. — Подал бумажку. — Распишитесь. — Показал пальцем в развернутую тетрадь и сунул карандаш.

Жилюк долго разглядывал уведомление, вчитывался в мелкие буковки.

— Да что вы его нюхаете? — заворчал почтальон. — Расписывайтесь, берите пять злотых и идите получать. Это, наверно, Павло что-нибудь прислал.

— Может быть… Писал ведь, что как только соберет немного злотых, так что-нибудь и купит… Может быть. Ведь Павло не какой-нибудь там жолнер задрипанный, а капрал.

Жилюк кое-как нацарапал что-то похожее на свою фамилию и заспешил с гробом. Холера ясная! Хоть бы материи какой-нибудь прислал. Или Яринке, или Андрейке. Не надо было бы покупать и злотые, выторгованные за сомовину, тратить. Десять злотых — это вам не шутка! Да и сами сколько съели. Пусть подавятся своей каменоломней. Он теперь как-нибудь дотянет… А тот глупый на ярмарке, который прицепился было в Копани из-за мяса, думал, что напугает его. Как же! Записал фамилию и свидетелей. Пиши, холера бы тебе писала! Уже пуганые. Думал, вот так возьму да и выложу ему весь барыш. Эге, пан! Хоть ты и власть, да и мы не лыком шиты. Ты себе акт, а я себе денежки. И будь здоров! Ищи ветра…