Николай Евдокимов - Конец ночи

— Опять завелись птицы в наших краях, — радостно сказал старик.

На улице вдоль плетней стояли старухи, смотря в ту сторону, откуда должно было выйти стадо. И вот наконец из-за поворота степенно вышел маленький голубоглазый парнишка. Шлепая босыми ногами по жестким, хрустящим листьям, он подставлял лицо ветру и, словно не чувствуя на себе взглядов людей, звонким голоском выкрикивал слова какой-то песни. Длинный кнут волочился за ним.

За пастушонком вышла на улицу коричневая в белых пятнах корова. Она остановилась, повела ноздрями и, почуяв человечье жилье, замычала громко и протяжно.

Скоро показалось все стадо. Коровы шли, опустив тяжелые головы, смотря на людей влажными, мутными, как стекло, глазами. Улица была узка, коровы потными тугими боками прижимались к полусожженным домам, двигаясь плотной, почти неразделимой массой. На их спинах в клочьях спутанной шерсти висели комья засохшей земли. Их белые от пыли ноги дрожали. Запах пота, густой и резкий, наполнил воздух.

Коровы мычали, толкались, ревели, а люди шли рядом молча, словно боясь нарушить торжественный гул стада. И когда из подворотни выскочил рыжий пес и с лаем бросился за стадом. Кто-то ударил его, и он, повизгивая, испуганно убежал обратно.

Вместе с визгом собаки вырос многоголосый людской крик. Люди уже не молчали. Женщины голосили, они обнимали коров, целовали их запыленные морды. Коровы шарахались от людей, плотнее прижимаясь друг к другу.

Прикрыв ладонью глаза, смотрел на стадо старик. Оно прошло мимо, на другой край деревни к новому, недавно отстроенному скотному двору. И когда за поворотом скрылась последняя корова, старик повернулся к внуку, сказал:

— Пойдем.

Но ноги отяжелели, он покачнулся, стал медленно оседать.

— Дедушка, — вскрикнул Ваня, стараясь удержать старика, — ведь говорил я тебе…

— Отдохну, — виновато сказал старик.

Он уже сердился на себя, что вышел из избы. И вдруг метнулось его сердце, от волнения прилила к вискам кровь.

К избе шел Павел, а рядом с ним женщина. Она шла, держась за его руку, опустив голову.

— Анна, — прошептал старик. — Аннушка, — повторил он, все еще не веря своим глазам: это была она, его невестка, два года назад угнанная немцами в Германию.

— Мама, — крикнул Ваня, рванулся к женщине, во сейчас же растерянно остановился. — Мама!

Женщина вздрогнула, сделала движение рукой, будто отталкивая что-то, и на мгновение торопливо прикрыла ладонями лицо. Павел стоял, смотря в землю. На скулах его ходили желваки.

— Ваня, — сказала женщина тихо, едва шевеля губами, и, вытянув руки, пошла к нему.

Широко открытые ее глаза смотрели куда-то в сторону. Кожа вокруг них была морщинистой, красной, как перепонки на птичьих лапах.

Она обняла мальчика и, все так же смотря куда-то в сторону, провела рукой по его лицу.

— Господи, горе-то какое! — вскрикнул старик, рванулся и встал с земли.

Павел поддержал его.

— Ее, не меня держи, — сказал старик.

Анна услышала его голос и снова закрыла руками лицо.

— Вот и вернулась, Аннушка! — сказал старик. — Здравствуй.

Он обнял ее, поцеловал в слепые глаза. Анна уткнулась в его плечо, надрывно заплакала.

— Ну что ты, что ты, домой ведь пришла, — растерянно говорил старик, суетливо гладя ее по голове.

Мутным взглядом смотрел на них Павел. Наконец повернулся, ушел в избу.

От луны и звезд небо стало седым, и на земле было светло. Пустынная улица казалась небывало широкой, будто раздвинутая прошедшим здесь стадом.

Павел остановил корову, прислушался: звенели ведра, гулко стучал колодезный журавль, где-то тихо играла гармонь.

«Вот и прошел день. Надо к утру до станции добраться», — подумал он.

Лениво опустив голову, корова сонно смотрела на Павла. Он чувствовал ее теплое влажное дыхание, густой парной запах.

— Отощала ты, — сказал он.

Кто-то, прихрамывая, шел по дороге. Павел узнал Кучума, отца Зины, и, хотя не виделся он с ним вот уже целых три года, сейчас ничего не ощутил — ни радости, ни сочувствия к этому искалеченному войной человеку. С той минуты, как встретил он Анну, будто оборвалось что-то на сердце, будто сжалось оно, стало твердым как камень и теперь давило, распирало грудь страшной болью.

— Вот я и вернулся, — сказал Кучум, похлопав рукой по своей деревянной ноге, — ты там за меня пошуруй немчуру.

— Пошурую, — ответил Павел.

Он поднялся, пошел рядом с Кучумом. Гармонь замолчала, стало тихо, только хрустели под ногами сухие листья.