Илья Ильф - 12 стульев. Золотой теленок. Коллекционное иллюстрированное издание

– Это не ложь. Это закон физики. А может быть, действительно никакого столба нет и это одна моя фантазия?

Зося остановилась и стала стягивать с руки перчатку серочулочного цвета.

– Мне тридцать три года, – поспешно сказал Остап, – возраст Иисуса Христа. А что я сделал до сих пор? Учения я не создал, учеников разбазарил, мертвого Паниковского не воскресил, и только вы…

– Ну, до свиданья, – сказала Зося, – мне в столовку.

– Я тоже буду обедать, – заявил великий комбинатор, взглянув на вывеску: «Учебно-показательный пищевой комбинат ФЗУ при Черноморской Государственной академии пространственных искусств», – съем какие-нибудь дежурно-показательные щи при этой академии. Может быть, полегчает.

– Здесь только для членов профсоюза, – предупредила Зося.

– Тогда я так посижу.

Они спустились вниз по трем ступенькам. В глубине учебнопоказательного комбината под зеленой кровлей пальмы сидел черноглазый молодой человек и с достоинством смотрел в обеденную карточку.

– Перикл! – еще издали закричала Зося. – Я тебе купила носки с двойной пяткой. Познакомьтесь. Это Фемиди.

– Фемиди, – сказал молодой человек, сердечно пожимая руку Остапа.

– Бендер-Задунайский, – грубо ответил великий комбинатор, сразу сообразив, что опоздал на праздник любви и что носки с двойной пяткой – это не просто продукция какой-то кооперативной артели лжеинвалидов, а некий символ счастливого брака, узаконенного загсом.

– Как! Разве вы еще и Задунайский? – весело спросила Зося.

– Да, Задунайский. Ведь вы тоже уже не только Синицкая? Судя по носкам…

– Я – Синицкая-Фемиди.

– Уже двадцать семь дней, – заметил молодой человек, потирая руки.

– Мне нравится ваш муж, – сказал рыцарь, лишенный наследства.

– Мне самой нравится, – ответила Зося запальчиво.

Пока молодые супруги ели флотский борщ, высоко подымая ложки и переглядываясь, Остап недовольно косился на культплакаты, развешанные по стенам. На одном было написано: «Не отвлекайся во время еды разговорами. Это мешает правильному выделению желудочного сока». Другой был составлен в стихах: «Фруктовые воды несут нам углеводы». Делать больше было нечего. Надо было уходить, но мешала неизвестно откуда подоспевшая застенчивость.

– В этом флотском борще, – с натугой сказал Остап, – плавают обломки кораблекрушения.

Супруги Фемиди добродушно засмеялись.

– А вы, собственно, по какой линии работаете? – спросил молодого человека Остап.

– А я, собственно, секретарь изоколлектива железнодорожных художников, – ответил Фемиди.

«Промкооптоварищество «Любовь».

Великий комбинатор стал медленно подниматься.

– Ах, представитель коллектива! Этого можно было ожидать! Однако не буду отвлекать вас разговорами. Это помешает вам правильно выделять желудочный сок, столь необходимый для здоровья.

Он ушел, не попрощавшись, срезая углы столиков, двигаясь к выходу по прямой.

– Увели девушку! – пробормотал он на улице. – Прямо из стойла увели. Фемиди! Немезиди! Представитель коллектива Фемиди увел у единоличника-миллионера…

И тут с потрясающей ясностью и чистотой Бендер вспомнил, что никакого миллиона у него не имеется. Додумывал он эту мысль уже на бегу, разгребая руками прохожих, как пловец воду в состязании на побитие мирового рекорда.

– Тоже, апостол Павел нашелся, – шептал он, перепрыгивая через клумбы городского сада. – Бессребреник, с-сукин сын! Менонит проклятый, адвентист седьмого дня! Если они уже отправили посылку – повешусь! Убивать надо таких толстовцев!

Поскользнувшись два раза на кафельном полу почтамта, великий комбинатор подбежал к окошечку. Здесь стояла небольшая, суровая и молчаливая очередь. Остап сгоряча просунул было в окошечко голову, но гражданин, стоявший в очереди первым, нервно поднял острые локти и несколько потеснил пришельца назад. Второй гражданин, как заводной, тоже поднял локти, и великий комбинатор оказался еще немного дальше от заветного окошка. И в полном молчании локти поднимались и раздвигались до тех пор, покуда дерзкий не очутился на законном месте – в самом хвосте.

– Мне только… – начал Остап.

Но он не продолжал. Это было бесполезно. Очередь, серая, каменная, была несокрушима, как греческая фаланга. Каждый знал свое место и готов был умереть за свои маленькие права.