Михаил Анчаров - Самшитовый лес [litres]

Оба. О!..

Занавес.

Сидели они с очередным мужем, рассказывает Тоня про себя, кино смотрели. Телевизор. Ну вот, сидели они, смотрели какую-то передачу, и тут у них какой-то спор возник. Они рядом сидели. И он ей сказал:

– Да перестань ты, Тонь…

И так слегка он, легким взмахом руки, ей выбивает челюсть. Зубы все сдвинулись. Пошла она спьяну в больницу. Ей, конечно, больничный дали и поставили в рот такие пластинки (видимо, для выравнивания зубов). Такая железная штука, которая соединяет зубы. Сказали, что ничего нельзя есть, кроме жидкого. И снимать пластинки нельзя.

– Ну, манная каша мне эта надоела. Вино пить – закусить даже нечем…

Пошли они с мужем гулять. Стоит какая-то скамеечка. Тоня села на скамеечку и говорит:

– Слушай, Вить, надоели мне эти проволоки. Сними ты их к…

Ну, он взял плоскогубцы там и все положенные инструменты.

А там во рту проволока очень сильно накручена, один за другой зубы зацеплены.

Идет какой-то мужик. Ничего не поймет. Смотрит с удивлением. Витек стоит возле нее и что-то там во рту у нее делает. Мужик раз прошел, туда прошел, обратно прошел. Один там зуб, второй там зуб… Ну, сколько у нее там зубов осталось? Тридцать с чем-то, я не знаю… А мужик все ходит и посматривает.

– Слушай, Вить, ты скажи что-нибудь… что ли…

– Ну сейчас, гражданочка, я слепочек сделаю, а завтра приходите – я вам пробные короночки поставлю. И будет нормально.

– А то сейчас пойдет, доложит… черт его знает, чего у него на уме там…

А он так подозрительно смотрел, мужчина-то. Прогуливался.

Ну, короче, снял он Тоне эти железки. Она там: «Тьфу…» – плюнула их там. И прекрасно себя чувствовала.

В больнице ей «нарушение режима» поставили…

Шахразада-Тоня закончила речи, дозволенные ей Ефимом Палихмахтером. Я отсмеялся положенное и говорю:

– Электроректоскопия.

– Это что? – спросила Тоня.

– Это когда в задницу вставляют трубку, зажигают лампочку и смотрят.

– В задницу?

– А куда ж еще? – спросил я.

– Это как называется?

– Электроректоскопия.

– Учиться тебе надо, Тоня, – недовольно сказал Ефим Палихмахтер, ученый человек.

– А зачем? – спросила Тоня, высовывая из платья что-то свое. – Правду жизни я знаю.

– Ролей давать не будут, – засмеялся Ефим Палихмахтер. – Роли дают тем, у кого диплом. Так или не так?

– Чаще всего так.

– Это я понимаю, – сказала Тоня. – «Без бумажки ты букашка, а с бумажкой – человек».

Ефим Палихмахтер не сказал ни да, ни нет, но было видно, что он считает, что «да». И хотел приобрести бумажку. Без бумажки он чувствовал себя неуютно. Без бумажки надо было доказывать, что ты умник, а бумажка сама это утверждала. С ней хлопот никаких. До наших совместных чтений Ефим Палихмахтер провел с Тоней нужную ему подготовку. Он ей объяснил, что я автор. Роли автор дать не может, но забодать Тонино назначение на роль автор может.

– Не понравишься ты ему – и все. Надо понравиться. Играть ты не умеешь. Правду жизни только начала изучать.

– Кто? Я? – спросила Тоня. – Сам ты…

И Ефим Палихмахтер почему-то не стал спрашивать ее, кто он сам. Но Тоня поняла, что она должна мне понравиться: роль дать не может, но забодать может. На хрена ей это?

А Ефиму Палихмахтеру уже представлялся парижский аукцион. Даже дух захватывало.

– Учиться надо, – твердо сказал Ефим Палихмахтер. – Вот ты прочла второе действие, а ни черта в нем не поняла.

– Кто? Я? – спросила Тоня.

– Не поняла социальный заряд.

– Ты же не объяснил, а обещал, – сказала Тоня.

– А подтекст? – не поддался Ефим Палихмахтер. – А подтекст?

– А это что? – спросила Тоня.

– О!!! – обрадовался Ефим Палихмахтер. – Подтекст в нашем деле – самая важная вещь. Вот ты читаешь сценарий, один другого спрашивает: «Который час?» – это текст. А подтекст может означать что угодно. К примеру: «Жизнь прошла мимо». Или: «И моя жизнь в искусстве – тоже». Подтекст – великая вещь.

– Это когда врут, что ли? – спросила Тоня.

– Верно, – сказал я, – в моей пьесе никакого подтекста нет, а есть текст. Что сказано, то и есть.

– Ну как же? – возразил Ефим Палихмахтер. – Подтекст. Подсознательное. Может быть, вы скажете, что и подсознательного нет?

– Подсознательное – это другое, – сказал я. – Тоня, опустите юбку. Вот так. Вот вы припомните, Тоня, – продолжал я настырно. – Разве у вас не бывало, что вы говорите что-нибудь неожиданное? Чего сами не ожидали? Хотели сказать одно, а сказалось совсем другое. Значит, в вас скопилось что-то, что до сознания еще не дошло. А неожиданно спроси – оно и вылезает, и вы ляпнули.