Михаил Анчаров - Самшитовый лес [litres]

– Все смешалось в доме Облонских, – говорит Володя. – Вы не находите?

И лицо у него совсем несчастное.

Потом я с поэтом, этим непонятным человеком, вхожу в тесную комнату. Я не могу понять, зачем он привел меня сюда на эту страшную вечеринку. Может быть, чтобы показать, что человек и в семье может быть совсем одиноким? Может быть, чтобы я не стремилась к дому, какому попало, а только к настоящему? Может быть… Только зеленое окошко телевизора в этой комнате и кто-то приник к спортивной передаче. Тихо. Какое мне дело до незнакомого мне Володи! Ну да, ну он влюбился в меня – это было видно сразу. Я и сама стала какая-то другая от этого. Да мне-то что?

– Надо что-то делать, – говорю я.

– Ну как? – спрашивает он.

– Жуть… – говорю я.

Входит учительница.

– Наверно, надо что-то объяснить? – говорит она. – Ты не ожидал, что мы так живем. Да?

– Ладно. Все пустяки.

– Давайте я за такси сбегаю, – говорю я. – У меня есть деньги.

– Сиди, – отвечает он. – А хорошо бы достать машину. Пил лишнее.

– Сейчас вызову по телефону, – говорит учительница.

Она выходит. Тихо в комнате. Только зеленое окошко телевизора. Оборачивается мужчина.

– Если я вам мешаю, я могу уйти, – говорит он обиженно.

– Да. Мешаете, – жестко говорит поэт.

Мужчина поднимается, идет к двери. Тихо. Поэт оборачивается ко мне. Я смотрю на него со страхом. Вот оно, свидание. Настоящее. Взрослое.

– Катя, приведи Володю, – говорит он.

– Сейчас, – подскакиваю я.

Я бегу в столовую, где уже бухает гитара и Володя поет какую-то чушь.

Я ему киваю, и он сразу бросает петь и идет вслед за мной. Но за нами увязывается его брат.

– Иди спой, – говорит он. – Неудобно.

– Он не хочет, – говорю я. – Хватит!

– Ого! – говорит брат, оглядывает всех и уходит.

Мы с Володей стоим в дверях.

– Иди сюда, певец, – говорит поэт.

Володя садится рядом, с ним. Я усаживаюсь на тахту.

– Могу и вам спеть, – говорит Володя. – Мишка, Мишка, где твоя улыбка… полная этого, как его… огня…

– Перестаньте, – говорю я.

– А если я не могу больше, – говорит Володя. – Тогда как? Почему ты не поешь? Ты поющий? Или только презирающий?

– Иногда поющий, – говорит поэт.

– Почему тогда не поешь?

– Мою песню пьяным не поют.

– Я не пьян.

– У тебя соус «Южный» на губах.

Володя вытирает рот и протягивает гитару. Поэт обхватил гриф цепкими пальцами и взял простой аккорд.

– Про любовь? – спросил Володя.

– Про любовь.

Поэт опять взял простой и спокойный аккорд и сказал отчетливо:

– Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов.

Володя откинулся.

– «Интернационал», – сказал он.

– Ага, – сказал поэт.

– Это серьезная песня, – сказал Володя и тяжело сглотнул.

Поэт кивнул.

– Про любовь… – сказал Володя.

Потом он заплакал. Мы смотрели на него.

– Так сразу не надо было, – сказала я.

Потом мы мчимся на такси по ночному Измайловскому шоссе. Белые стволы летят во тьме, белые заборы у дачек – под светом фар все кажется белое.

– Где мы? – спрашивает поэт. – Что-то меня развозит.

– Шоссе Энтузиастов, – отвечает шофер.

– Поживей, пожалуйста, – говорю я шоферу.

Тот кивает головой.

– Слушайте, козявки, – говорит поэт. – Был бы я настоящим поэтом, я бы написал о велосипедах, что висят в коридорах квартир, и на них некому кататься… Написал бы о пыльных сундуках в коридорах, где хранится одежда девчачья устарелого фасона, которую некому носить, где хранятся учебники старые, и тетрадки, и стенные газеты с карикатурами на мальчиков и девочек, которых нет давно… уже почти пятнадцать лет…

– Поживей, – говорю я шоферу, и тот кивает головой.

– Как там у Диккенса насчет дилижанса? – говорит поэт. – Ту-ру-ру, – звучит рожок, и мальчики и девочки не возвращаются назад… Как там у Диккенса?

– Так и сказано, – говорит Володя. – Ту-ру-ру.

– Стоп, – говорит поэт.

Площадь закружилась вокруг нас и остановилась. Поэт вылезает из машины и покачивается.

– Эй-эй! – Володя выскакивает вслед за ним.

– Ничего, – говорит поэт. – Мы еще держимся за стенки. Володя, поди сюда. Подставь свое молодое, полное сил плечо.

Володя обхватывает его за талию.

– Зачем ты вылез? – говорит Володя.

– Слушай, детка, отведи меня к автомату, поскольку я бывший автоматчик… Дай пятнадцать копеек, – говорит поэт.

– Сейчас, – говорит Володя. – Сейчас.

Шаркая ногами по асфальту, они добираются до телефонной будки, и поэт протискивается внутрь. Володя выгребает мелочь.