Михаил Анчаров - Самшитовый лес [litres]

– Познакомься, Алеша, это моя дочь, – как в тумане, донесся до меня голос Крауса.

Я побагровел, отвернулся от фотографии и покраснел еще больше.

Прямо передо мной стояла та самая девочка и смотрела на меня весело.

– Катарина, – сказала она и протянула руку. – А вы Алеша?

– Ага, – ответил я.

Я вцепился в ее руку и тряс ее до тех пор, пока девочка тоже не покраснела.

– Идите в наш институт. Там интернациональный вечер, – сказал Краус.

…Мальчишки плакали по ночам из-за Испании. В одесском порту таможенники ловили школьников, которые пробирались на пароходы, чтобы ехать сражаться. Пароходы привозили эмигрантов со всего света. Репродукторы ревели «Катюшу». По сходням спускались черноволосые дети. И женщины с горящими глазами укутывали детей в клетчатые пледы и поправляли волосы худыми руками.

На интернациональном вечере хор пел «Красный Веддинг», хор пел «Болотные солдаты», хор пел: «Товарищи в тюрьмах, в застенках холодных… Вы с нами, вы с нами, хоть нет вас в колоннах…»

– Я им еще покажу, – говорю я.

– Кому?

– Фашистам.

– Если б ты знал, какие они, – говорит Катарина, и в голосе у нее отвращение. – Если б ты знал!

А как я ее ревновал! Боже мой, как я ее ревновал! Мы были одногодки, но я был мальчишкой, а она взрослой девушкой. Нам уже было по семнадцать лет. На нее обращали внимание все, а на меня только она одна. Я до сих пор не понимаю, что она нашла во мне. Мы любили друг друга. Это выяснилось, когда мы готовились к экзаменам за девятый класс.

В этот день мы с учительницей Анастасией Григорьевной должны были повторять пройденное. Но я не стал повторять пройденное, а услышав свист за окном, пробежал по партам и выскочил в окно со второго этажа прямо на кучу угольного шлака. Я сам научил Катарину свистеть в два пальца.

Мы пошли в Измайловский парк, где в летнем кинотеатре еще шел «Большой вальс». Катарина его очень любила. Особенно то место, где вдруг странный, гибкий, как хлыст, человек в клетчатом сюртуке пролетал по столикам кафе на эстраду и взмахивал длинными руками.

вскрикивал он высоко и пронзительно.

И в ответ ему вскрикивали смычки.

Взметывались на экране белые рукава. Летели в танце высокие женские ноги. Пол качался, как в бурю, и волны юбок плескались пеной кружев. А высокий певец на эстраде все махал руками и пел, пел, сверкая из-под усов белыми зубами, и хищно изгибался в такт Большому вальсу.

И горячие женские глаза оглядывались с экрана хмельно и тревожно. Потом толпа вываливала из дверей кинотеатра на горячий асфальт, толкаясь и смеясь, и гремел в репродукторах старый гимн веселой Вены, где еще и слыхом не слыхали о фашистах.

Мы вышли из толпы на песчаную дорожку, которая вела туда, где среди зелени деревьев искрился и плавился Измайловский пруд и колыхались лодки.

Мы услыхали крики издалека.

– Лешка!.. – кричали.

Группа ребят и девочек стояла на дорожке с велосипедами и махала руками.

– Это наши, – сказал я. – Пойдем к ним.

Мы подошли к ребятам.

– Мы твой велосипед пригнали, – сказали они.

И унеслись по шоссе.

Мы с Катариной пошли по дорожке. Она погладила никелированный руль.

– Как покататься хочется! – сказала она.

– На.

– Я не умею.

– Эх ты!

– У меня никогда не было велосипеда.

– А-а.

Мы пошли, держа велосипед с двух сторон.

– Знаешь что, – говорю я, – прости меня, я дурак… Знаешь что, давай я тебя на раме покатаю, хочешь?

Катарина радостно кивает головой.

Я подвожу велосипед к скамейке. Она встает на скамейку и садится на раму, свесив ноги в одну сторону. Я разгоняю велосипед. Катарина вцепляется в руль и смотрит вперед. Я вскакиваю в седло и выезжаю на дорогу.

Мы не сообразили. Катарина оказалась в моих объятиях. Рядом с моей щекой – горящая щека девушки.

Шоссе идет чуть-чуть в гору, и я с усилием кручу педали. Вероятно, поэтому я начинаю тяжело дышать. Велосипед движется медленно. Мы едем молча.

– Катарина, я тебя… – говорю я, – …давно хочу спросить.

Дорога ползет нам навстречу.

– О чем? – спрашивает Катарина.

– Откуда ты знаешь русский язык? – спрашиваю я бодрым голосом и совсем не о том.

– А-а… – говорит Катарина и переводит дух. – Его мой папа знает с молодости.

– Как с молодости? – удивляюсь я с облегчением.

– Он в России в плену был. И потом в Интернациональной бригаде.