Альберт Лиханов - Встречи

— Нельзя выпускать из поля зрения и такое важное звено в нашей деятельности, как просвещение народных масс через средства наглядной агитации, то есть стенгазеты, плакаты, лозунги…

Секретарь умолк, видя непонимающее выражение лица у Анфиски. «Поле зрения», «наглядная агитация», «важное звено» — смысл этих слов был не совсем понятен Анфиске.

— Не понимаешь, да? — секретарь смутился. — Одним словом, надо, чтобы ваша ячейка имела свой печатный орган — стенгазету.

Он вышел из-за стола, вынул из шкафа рулончик серой бумаги.

— Вот я достал немного обоев, на обратной стороне можно писать, рисовать. Хотя… — секретарь задумался на миг. — У вас ведь в деревне карандашей нет? Ага, у меня, кажется, один остался, вот возьми, синий, — он протянул его Анфиске. — Придумайте название. Допустим: «Ошланский комсомолец» или «Молодой коммунар». И пишите обо всем, что творится в селе, о работе и жизни ячейки…

Вспомнив об этом разговоре, Анфиска за один мах выскочила на берег речки. Дома наскоро закусила горбушкой хлеба, круто приправленной солью, и, запив квасом, побежала собирать комсомольцев.

Как ни устали все на погрузке торфа, а через час ячейка была в сборе. Комсомольцы расселись вокруг стола с раскинутым во всю столешницу куском обоев. Безо всякой дискуссии все пришли к выводу: назвать газету «Ошланский комсомолец».

Когда был написан заголовок, Антон Журьин спросил:

— А о чем писать-то будем?

— Как это о чем? — удивилась Анфиска. — Пока вы собирались, я уже сбегала к дяде Осипу.

Анфиска хитро посмотрела на комсомольцев:

— А знаете, сколько мы сегодня торфу перевезли на поле? Дядя Осип оказал: «На лошадях нам бы пришлось неделю возить…»

Она сунула в руки Антона карандаш.

— Вот здесь, с краю, пиши. Я буду говорить, а ты пиши… «Ядреный ячмень всегда родился на одворице Андрея Балыбина, — начала диктовать Анфиска. Антон, высунув от усердия язык, медленно выводил буквы. — И это все потому, что он каждую весну на свою одворицу наваживал торфу. Мы, комсомольцы нашей ячейки, тоже решили возить торф на колхозное поле, чтобы на нем рос такой же ядреный ячмень… Работали весело, пели песни. За день привезли тридцать шесть телег торфа!..»

На описание всех подробностей ушло более половины листа бумаги. А что же дальше? О чем еще писать?

Антон отложил карандаш и выжидающе смотрел на Анфиску. Та тоже задумалась.

— А вот бы нарисовать, — начал высказывать свою мысль Антон, но махнул рукой. — Нет, не стоит…

— Говори уж, коли начал, — зашумели ребята.

Медлительный Антон помешкал и, окончательно собравшись с мыслями, сказал:

— Нарисовать бы трактор, а за ним шесть телег. А поменьше рисуночек: кобыла Андрея Балыбина везет одну телегу. Кто — больше.

— Ур-ра! — захлопала в ладоши Анфиска. Все зашумели, стали хвалить Антона.

— Ну-ну! — отмахивался он. — Эка невидаль… — и стал подтачивать карандаш.

— Полегче, Антон, а то чем другую газету писать будем? — предупредили парня.

— Как это чем? — нашелся Антон. — А в «ликбезе» чем пишут? Свекольными чернилами.

Кто-то обегал домой, принес две свеклы. Натерли ее на терке, отжали. Макая в густой сок ручку, можно было писать…

Выпуск комсомольцами первой стенгазеты не остался незамеченным в Ошлани. Антон с Анфиской вывесили ее на стене конюховки, где обычно колхозники спозаранку собирались обсудить текущие дела. На другой день часов в десять Антон нашел Анфиску.

— Поди, почитай ты им, а то я уж заморился, — взмолился он. — То один, то другой: почитай да объясни, что к чему. Надо распределиться и читать поочередно.

— Неужто тридцать шесть телег за день перевезли? Почитай, до Паточины версты три будет… — недоверчиво выспрашивал Елохова Перетягин, двухметрового роста мужик, мастер кузнечных дел. Перетягин был не стар, лет сорока пяти, но копоть и жар горна за годы, проведенные им в ветхой кузне, наложили отпечаток на его лицо, состарили на полтора десятка годов раньше. И потому звали Перетягина в Ошлани дедом.

— Все верно комсомольцы написали. Молодцы ребята! — улыбался Елохов.

Когда деду Перетягину объяснили значение рисунков, он рассмеялся вместе со всеми, но тут же посерьезнел:

— Тридцать-то шесть многовато…

И пошел в поле, чтобы убедиться наглядно. Елохов ему вслед подумал: «Многое еще предстоит сделать, чтобы убедить вот таких Перетягиных…» У поскотины, на берегу Потанки, лежали в штабеле бревна на строительство кузницы. С пуском ее в эксплуатацию Елохов мечтал поставить к наковальне Перетягина. Но вся беда была в том, что Перетягин не хотел записываться в колхоз. Пока присматривался…