Михаил Годенко - Вечный огонь

Алеша и Вера долго, одиноко стояли здесь, затем, боясь наступить на картину, нарисованную разноцветными планками паркета, обошли ее у самых стен, заторопились дальше, словно догоняя далеко вперед ушедшую группу с экскурсоводом.

Возвращались к вокзалу молча.

В Алешу вселилось какое-то непонятное раздражение и беспокойство. Ему вдруг захотелось чего-то яркого, необычного. Захотелось сделать что-то такое, от чего бы все изумились. Он морщил нос, со вздохом расчесывал густой чуб пятерней. Вера не однажды видела его таким, но не понимала, что с ним происходит, даже побаивалась. Сейчас попыталась шуткой вернуть его, глубоко ушедшего в себя, к действительности.

— Чего задумал, Геркулес? Никак начнешь чистить авгиевы конюшни?.. — Она недавно узнала легенду о сверхсильном герое и его подвигах. Легенда показалась забавной, потому запомнилась.

Алеша ответил тихо, даже равнодушно:

— Успокойся. Мне всего-навсего захотелось искупаться в море.

— С ума съехал! Май месяц — вода ледяная!

— Тем здоровее.

Он прибавил шагу, почти побежал вниз, в сторону пустынного пляжа, что раскинулся правее пристани, далеко вытянувшись вдоль берега светлой песчаной полосою. Разделся у перевернутой вверх килем шлюпки, посмотрел на Веру, как бы испрашивая дозволения.

Она закинула тонкие руки к затылку, собрала волосы, сдавила их крепко, протянула разочарованно, увидев его обнаженную худобу:

— Не Геркулес… Явно не Геркулес.

Понимая свою неказистость, он застеснялся, сложил руки на груди, будто пытаясь закрыться от ее взгляда. Тело его враз покрылось пупырышками — гусиной кожей, то ли от холода, то ли от сознания собственной незащищенности. Все же сумел выдавить в свое оправдание:

— Была бы кость — мясо нарастет.

Он кинулся к воде, долго бежал с подскоком по песчаному мелководью, затем шумно плюхнулся в желтовато-болотистую воду залива. Выйдя на берег, сделал пробежку-разминку, проворно оделся и как ни в чем не бывало увлек Веру за собой:

— Айда на гору!

— Опять двадцать пять?

— Побежали!

— Чего надумал?

— Пока не спрашивай.

Когда, запыхавшись, стояли на высокой поляне, открытой в сторону города, в сторону моря, он показал ей туда, в глубь залива.

— Что там? — удивилась Вера.

— Кронштадт.

— Первый раз видишь, что ли?

— Надо так смотреть, чтобы каждый раз как впервые.

— …Тогда не надоест глядеть! — иронически заключила его мысль Вера.

— Кронштадт никогда не надоедает.

— Да уж куда там — «орлиное гнездо»!

— Не язви, Верка.

— Чего там нашел?

— Не нашел. Пока только ищу.

— Баламутный ты, Леха!

— Хочешь, я тебе все о нем расскажу?

— Бывал ли хоть раз?

— Пока нет. Но все равно, гляди. Трубу видишь полосатую? Высокая, как грот-мачта.

— Вижу.

— Труба морского завода. С нее и начинается Кронштадт. Левее — заметила? — доки. Они-то сами не видны, но надстройки кораблей можно различить, правда? Это суда, стоят в ремонте. Смотри западнее — купол собора.

— На Исаакий похожий.

— Вот!.. Молодец, Верная. — Так он ее нередко называет: «Ты у меня Верная». — Морской собор. У собора Якорная площадь. На площади бронзовый Макаров — памятник адмиралу, отцу русских матросов. Он минное оружие придумал, ледокол сконструировал. А еще левее, после сада, различаешь высокое светлое строение? За ним склады порта, обводненные каналами. Бывала у нас на площади Труда, в Ленинграде? Там правее длинных красного кирпича строений канал, за ним склады порта. Точь-в-точь похожие.

— Откуда все знаешь?

Не отвечая, он молча глядел на нее какое-то время.

— После десятого класса пойду в училище Дзержинского. Дзержинец! Звучит, правда? — Улыбнулся невесело, потому что знал: Вера его выбор не одобряет. — Все равно пойду. Больше никуда!

Она не стала спорить, знала: спором дело не поправить. Надеялась, подрастет — поумнеет. Еще год бегать в школу, а там видно будет. Только заметила, присмирев:

— Алеша, почему у тебя все время грустные глаза?

— Девушки любят такие, с поволокой, — пошутил без улыбки.

— Нет, правда. Они у тебя всегда, даже когда веселишься, печальные-печальные, затуманенные, словно беду чуют неотвратимую. — Кутаясь зябко, она подняла воротник кофты, прижала правую руку к груди, у горла. — Я боюсь тебя, Алексей. — Впервые назвала по-взрослому, отстраненно: «Алексей».

Алла любила этот зал — высокий, просторный, заполненный военными молодыми людьми. Любила старомодно звучащую музыку духового оркестра. Она училась на четвертом курсе политехнического института, а на вечера отдыха по субботам ездила сюда, к дзержинцам, ездила с подругой, у которой брат курсант. Он-то и присылал им приглашения. Бывало, являлся в общежитие лично, чтобы увезти девушек на бал, — так он любил говорить.