Анна Лупан - Обрести себя

Только вот беда — трудно определить, кто больше прополол: кукуруза и подсолнух были посеяны вручную, где густо, где пусто. По утрам они отмеряли себе участки — пять шагов Ольгуце, пять — Илиешу. Ставили вешки и брались за дело. Через некоторое время Илиеш останавливался, ища глазами и не находя своей вешки. Ольгуца тоже оставляла сапу, вместе они начинали искать границы своих делянок. Но знаки словно сквозь землю проваливались. В конце концов Илиеш вздыхал:

— Нету.

— Давай новые колышки поставим, — миролюбиво предлагала Ольгуца.

Снова отмеряли поле, снова ставили знаки. А через некоторое время уже Ольгуца придиралась:

— Твоя делянка получилась меньше моей!

— Это тебе только кажется.

— Давай будем мерить снова, потом увидим, кто прав.

И так целый день — то мерили, то пололи.

Когда начинала невыносимо ныть спина, когда кукуруза затевала какой-то танец, стараясь попасть под сапу, они обращались к богу.

Изнеможенные, пропеченные беспощадным солнцем, становились они коленями на горячие комья земли, молились с истовой доверчивостью: да ударь сильный дождь, с пузырями на лужах, да промочи нас до костей, да размочи землю, чтобы она стала, как тесто, чтобы нам не надо было идти в поле! Но бог не замечал, что они еще маленькие, а сапы большие и тяжелые, что поле кочковатое и тверже камня. Тучи оставались где-то за горизонтом, а детишки — под солнцем, на самом пекле.

По вечерам приезжал Ион и брал Илиеша с собой в ночное. Если бы не усталость, въевшаяся в самые кости, то ночь в поле, проведенная вместе с ребятами, была бы восхитительной. Они ночевали под вязами на старой вырубке. Собрав хворост, жгли костры, пекли картошку в золе, рассказывали сказки про Фэт-Фрумоса, Иляну-Косынзяну. И только сон обрывал их рассказы.

Была тихая ночь конца июня, когда спелые травы пахнут особенно сильно и от этого слегка кружится голова, когда созревает ячмень и кукушки теряют голос. Ион и Илиеш подъехали к вязам. Там уже пылал костер. Возле него ребята ждали своей очереди печь картошку. На траве растянулись Сырге — приемный сын Оксинте, Якоб — старший отпрыск Евлампии, Григорий — сын Тоадера Мунтяну и сын сельского учителя Владимир.

— Клади картошку, — сказал Владимир Якобу.

— Подожди, рано еще, — отозвался тот.

— Ничего не рано.

— Задымится, а не испечется.

Григорий, высокий парень, известный зубоскал, с кем никогда не скучно, вынул из-за пазухи горсть абрикосов и подбросил вверх:

— Лопайте и не ссорьтесь.

Уловив взгляд Сырге, насмешливо спросил:

— Тебе тоже дать? Или Оксинте кормит тебя отборными?

— Домника держит их только для святых ртов, а мой рот, как известно, грешный, — отшутился Сырге, поправляя огонь.

— А его рот кто освятил? Не Лисавета ли? — хитро прищурился Григорий.

Все село знало, что Оксинте путается с соблазнительной вдовушкой Лисаветой Бождеукэ. Известно это было и Домнике, его жене. На ее спине отмечены все его встречи с Лисаветой. Когда распространился слух, что Лисавета зачастила по ночам в винный сарай, где Оксинте проводил все лето, охраняя сад, чтобы кто-нибудь, не дай бог, не полакомился его черешнями или яблоками, сельские остряки прозвали его «Святым».

— Ты не очень пересаливай, а то обижусь, — иронически отозвался Сырге.

— Что ты, что ты! — Григорий сделал невинное выражение лица. — Кому придет в голову обижать твоего пономаря?! Он совсем не такой скряга, как говорят люди. Недавно иду это мимо его усадьбы, вдруг вижу — стоит Святой под вишней с палкой в руке. Кричит, ругается, машет палкой. Сперва я подумал, уж не свихнулся ли человек. Пригляделся, вижу, на дереве ворона. А он бесится, прямо умора! Я остановился: интересно, что же будет дальше. Ну, ворона как ворона, схватила одну вишню и улетела. А Оксинте с тоской посмотрел ей вслед, перекрестился и сказал: «Ну, если уж ты взяла вишню, то пусть это будет за помин души моей матери».

Все покатились по земле от хохота.

— Ха-ха-ха! Ну и Гришка! Вправду так было или сам придумал? — спросил Якоб, корчась от смеха.

— Пусть Сырге скажет, ему лучше знать.

— То, что я знаю, лучше никому не знать… Гляди, картошка горит. — И, обжигая пальцы, Сырге вытащил из огня несколько картофелин, бросил ребятам. — Нате, не говорите, что я похож на крестного.

— Тут-то ты щедрый, а вот посмотреть бы на тебя дома, — засмеялся Якоб.

— Там дело меняется, — вместо Сырге ответил Григорий, — Он дал тебе бумаги на землю? Как бы не пришлось тебе даром батрачить.