Владимир Карпов - Федина история

— Нехорошо так делать, Дима, — тихо и укоризненно сказала Анна.

— Нехорошо… — Димка поморщился, было стыдно и в то же время обидно, что остался виноватым. — Может быть… Но больно. Вспоминаю, какие вы раньше были, когда вместе собирались! Дружные, веселые, души нараспашку! Хоть на столах и меньше стояло!

— А что? Мы сейчас поругались аль подрались меж собой?

— Лучше бы подрались, — усмехнулся Димка. — Хоть друг друга бы увидели! А то сейчас перед глазами медяки одни, а не люди! Вот сорок тысяч сидит, вот — десять или сколько там, не знаю, вот — сто тридцать рублей! Вспомните, как дома ставили друг другу, помочи собирали… Дней работа, вечером веселье! И все вместе, никто не пыжится! Все откровенно!

Анне было не до воспоминаний, она думала о сватовстве, о сыне, которому, по всей видимости, тяжело. И навязал же бог на душу такого племянника! И чего завидовать? Чего петушиться?

Нехотя она стала рассказывать, как в новоселье накормила гостей сусличьим мясом (Яша-покойничек, Димкин отец, наловил), а те приняли его за курятинку. Память взяла свое — увлеклась. Рассказ подхватили, вспомнили, как переходили в новые дома из землянок, как однажды пьяный Семен порывался вышибить головой дверь: хотел доказать — плохо навешена.

Александр Конищев, презрительно усмехавшийся во время разговора о Семене, поведал историю о том, как Ленька Шапошников головой срывал двери с любого запора, потом, повредив какие-то нервы, окосел на левый глаз.

Семен, напряженно слушавший Александра, привстал, опершись о стол одной рукой, выдержал паузу и весомо, будто бы оскорблен в лучших чувствах, заявил:

— Хоть, счас вышибу?

Но рука его предательски соскользнула, и он рухнул, с лязгом ударившись челюстью о край стола.

Выходка Семена рассмешила родичей — всем было приятно, что ссора наконец улеглась. В возбуждении никто и не заметил, как поднялся Женька, все только увидели; стоит он и держит на вытянутых руках дорогую китайскую посуду.

Поднос покачивался. Женькин взгляд проплыл по лицам родичей, остановился на Димке.

— Женя… Женечка… — едва выговорила Анна.

Послышалось еще несколько голосов, тихих, словно выходящих из оцепенения. Поднос накренился.

— Женька! — не выдержал Димка. — Не дури, ради бога.

— Ха-ха… А че такое, а? Че вы испугались-то?! Поднять нельзя, что ли? Думали, кину?.. Я не дурак!

— А никто ничего не думал, — резво подыграл Семен и добавил: — Никто, правда, Татьяна?

Димка вылез из-за стола подышать воздухом, уже взялся было за дверную ручку, как услышал:

— Димка, брат! Ты… эту потаскушку-то не оставляй! Забери. Мне… объедки не надо!

Такого никто не ожидал. Главное, непонятно: чего он на нее-то?

Таня медленно, словно больная, встала, направилась к выходу.

За столом всполошились, наперебой принялись успокаивать Женьку, оправдываться за Таню, лишь Александр Конищев не проронил ни слова, смотрел серьезно и как будто довольно.

— Че, дурака нашла?! — ожесточаясь, хрипел Женька. — Не понимаю, думаете? Денег ей захотелось? А глаза-то воровские: зырк! зырк! Полн… Я таких…

На стук Таниных каблучков откликнулись собаки. Багаевский Дружок тоже пару раз лениво, по-стариковски гавкнул. Димка подошел к нему, присел, потрепал за ухом. «Чего шумим-то?» — сказал вслух. Пес игриво повиливал хвостом, повизгивал, радуясь нечастой человеческой ласке. Рядом дышала сухим древесным запахом поленница, шумел дом, распираемый страстями, а в глубине, за собачьей будкой, стоял идол на четырех колесах, покрытый брезентом. И на все это миллионами зрачков глядело высокое небо. Сколько видит оно в этот миг таких вот домов, собак, Димок, радующихся, плачущих, равнодушных, озабоченных, счастливых, несчастных… Димка вдруг ощутил сам себя маленьким, жалким, одиноким, да и все вдруг показалось сиротливым и слабым… Захотелось к людям — повиниться, простить всех…

— Че маракуешь?

Димка вздрогнул. На крыльце светился огонек козьей ножка.

— Да так…

— Танька-то ушла?

— Ушла.

— Хорошая девка.

Помолчали.

— Это конешно — раньше мы дружнее были, — заговорил дед Василий. — Да и то сказать, такую оказию пережили: и мор, и вредительство, и войну, а все друг дружку держались. Счас бы че не жить — заработок хороший, одеться есть во што… Богатые все стали, вот друг перед другом и нагордиться не могут. Натерпелись, а теперь дурят. Грех так говорить, а без большого горя люди балуются.

В другое время Димка бы поспорил, а сейчас не стал, не хотелось.