Александр Поповский - Испытание временем

Наградив счастливца благодатной склонностью и не внушив, как этим даром обходиться, природа оказала ему дурную услугу.

Так называемому таланту присваивают обычно духовную сущность, в отличие от способностей, проистекающих от ремесла. А где грань, отделяющая одаренную балерину от акробата, восточную танцовщицу, мастерицу причудливой пляски рук, — от метательницы диска; балетного артиста — от спортсмена, преодолевающего значительные препятствия, конькобежца, поражающего своей неутомимостью и искусством соразмерять каждое движение? Нельзя, наконец, отказать в одаренности и умельцу, подковавшему блоху…

Способность, определяемая как талант, — универсальна. Любой орган, мышца и кость скелета может быть отмечена этим дарованием. Не с точки зрения психологии, а физиологии следует рассматривать талант. И силы, запрятанные в мышцах, и ум покорны выношенной в муках творческой мечте. Как и всякая другая функция организма, одаренность гибнет без труда.

Если бы искусство играть на музыкальном инструменте, писать книги, вести спортивные игры было бы нечто большее, чем склонность, вряд ли бы понадобились повседневные упражнения, труд, длящийся годами и десятилетиями. Ведь недостаток тренировки приводит к частичной и даже полной утрате дарования.

Что дарование не что иное, как физиологическая особенность, легко убедиться, наблюдая труд музыканта. У пианиста и скрипача правая и левая рука одинаково искусны, ни художник, ни писатель, ни ремесленник и ученый не похвастают этим, их искусство доступно лишь правой руке. Левую не обучили тому, чему обучили правую. Рука, не усвоившая знания, видимо, не запоминает его. Руки пианиста и скрипача не только приобрели опыт, но и частичную независимость от центральной нервной системы. Сказалось такое же примерно приноровление, как у кассира, способного выловить среди сотен и тысяч ассигнаций одну иной стоимости, чуть меньшей плотности. Не потому ли так трудно усваиваются знания, запечатленные в руках, и нужна непрерывная тренировка, что органы запоминания — нервные связи рук — уступают мозгу в совершенстве? Ведь школьники и ученые не повторяют ежедневно азы науки или, позабыв одну из частностей, не воспроизводят ее в памяти неделями и годами.

Случилось, что проблема любви вновь заставила меня призадуматься. Причиной послужило одно из моих выступлений перед аудиторией инженеров. Меня предупредили, что со мной хотят поспорить о сущности и характере любви и мне следует к этому быть готовым.

Инженеры внимательно выслушали меня и после короткого перерыва сразу же засыпали вопросами.

— Мне кажется, — осторожно заметил сидевший в первом ряду средних лет инженер, — что вы напрасно выделили любовь из общего круга человеческих чувств и отметили ее печатью исключительности. Пусть она подвержена своим законам развития и выполняет некую особую миссию, но проявления ее не могут отличаться от многих других страстей. Не будучи искусственно подогретой, любовь спокойно течет в своих берегах, на время может подавить другие чувства или сама подчиниться им…

— Сколько ни связывали бы любовь с наваждением, — вторил первому кто-то из задних рядов, — с чувством, принудительно навязанным извне, одно несомненно: первые признаки его рождаются в сознании, именно там. Пока влюбленными не овладеет страсть, они трезво взвешивают хорошее и дурное друг в друге, здраво приемлют одно и отвергают другое. Загадочным становится их поведение, когда любовь из сознания переселяется туда, где разум бессилен и царит произвол, но что исключительного в таком состоянии? Разве обычные чувства не вырываются из своих границ, чтобы обрести силу страсти? История науки, искусства и спорта полна примерами, когда случайно возникший интерес к музыке, знаниям или играм перерастал в страсть и в жестокую необходимость. И любовному чувству свойствен накал от обычного интереса до тяготения и страсти.

И тот и другой рассматривали любовь как одно из многих житейских испытаний, как обычный искус для сердца и ума.

— Вы ничего не сказали, — откликнулся еще один голос, — о том, какой была любовь в различные эпохи. Бывали времена, когда любовь обращалась в бедствие. Велением ли моды, обычаями ли страны или нравами, занесенными извне, — влюбленные юноши убивали соперников, кто в поединках, а кто рукой наемных убийц. Бродячие певцы, миннезингеры, идеализировали женщину до степени неземного существа, а в укромных уголках ее именем влюбленные убивали друг друга… Бывают времена, — продолжал мой оппонент, — когда голоса любви умолкают. Голод ли прошел костлявой рукой, война ли огнем и кровью затопила страну, эпидемия ли творит свое злое дело — перед лицом бедствий и смерти силы любви как бы меркнут.