Ирина Волк - Корея сражается

К ужинавшей семье подошла молодая девушка. Она вежливо поздоровалась со всеми, присела на цыновку и заговорила с Кимом:

— Завтра ты придешь ко мне в школу. Видишь — вон она. — И девушка показала на большой красивый дом в центре поселка.

Новая жизнь началась у Кима. Утром он просыпался чуть свет, боясь опоздать в школу, торопливо завтракал и бежал к красивому дому, где у него были уже свой класс, своя парта и свои друзья. Он быстро научился писать десять гласных и четырнадцать согласных основных знаков, из различных сочетаний которых образованы все слоговые буквы корейского алфавита, и умел уже составлять короткие фразы. Его старшая сестренка, у которой учительница нашла музыкальные способности, уехала заниматься в детскую музыкальную школу в большой старинный город Пхеньян. Двух младших девочек мать каждое утро уносила в ясли, потому что она тоже не захотела сидеть дома и пошла работать в пригородное хозяйство шахты — растить для шахтеров сладкий когуми.

Отец Кима носил теперь брезентовую одежду и к маленькой шапочке прикреплял особую шахтерскую лампочку, в которой горит обыкновенная вода, смешанная с белым блестящим порошком — карбидом.

Он тоже учился в шахтерской вечерней школе, и часто после ужина отец и сын вслух читали газеты.

Однажды в воскресенье Ким решил навестить гору Четырех Драконов, заглянуть в дупло большой шелковицы, где жила старая злая сова, проверить, жив ли еще ворчливый ежик в норке под опрокинутой бурей елью. Он, посвистывая, шел по знакомой лесной тропинке и вдруг остановился. Навстречу двигался мужчина в длинной грубой рубахе, какую еще недавно носил отец; рядом шагала усталая, сгорбленная женщина с ребенком за спиной. Сзади медленно шел мальчик, совсем такой, как Ким, только полуголый, босой и грязный.

Ким, забыв про ежика и сову, кинулся к нему.

— Вы идете вниз? — спросил он торопливо.

Мальчик кивнул головой. Его глаза с любопытством оглядывали Кима, одетого в нарядную рубашку, синие прочные штаны и новенькие гомусины [2] Резиновая обувь, вроде тапочек. .

— Мы идем на шахту, — с достоинством сказал он. — Мы оставались здесь последними и вот решили спуститься…

— На шахту — это, значит, к нам! — говорил, волнуясь, Ким. — Мы тоже жили здесь, — и он указал вверх, — а теперь я живу в хорошем доме и читаю книжки…

— Я тоже научусь скоро читать, — заносчиво ответил маленький хваденмин и, не оглядываясь, прошел мимо Кима.

Ким долго смотрел ему вслед, а когда семья хваденминов скрылась за поворотом, он взобрался на знакомое горное плато, где так любил когда-то сидеть, и задумчиво посвистел.

Затем он спустился к старой ели и просунул руку в знакомую норку. Сразу же послышалось тихое ворчанье, и через несколько секунд оттуда вылез сердитый, взъерошенный ежик.

Ким осторожно погладил игольчатую спинку и сказал старому лесному другу большую новость:

— Ты знаешь, серенький, на горе Четырех Драконов нет больше хваденминов…

Старого Син Тхэ Суна уважали в горной деревушке Летающая Ящерица. Соседи приходили к нему советоваться по разным хозяйственным делам. Он точно знал, что полоть рис надо не раньше чем над горой Семи Сестер встанет круглый лунный шар, он умел пустить кровь заболевшему волу и найти на сопке маленькую тонкую травку, настой которой возвращает здоровье каждому, кто его выпьет.

Он самый первый в деревне платил помещику за землю, за старый плуг, за воду и гордился тем, что никому не должен ни зернышка. Когда в доме не оставалось никакой еды, он уходил в лес с двумя внуками и возвращался на другой день, неся на крепких еще плечах соломенный мешок со съедобными кореньями. Он был честен, старый Син Тхэ Сун, и не хотел, чтобы помещик сказал кому-нибудь, что он не отдал долга.

Поэтому однажды вечером вся деревня в смятении прислушивалась к тому, что делалось в доме старика, куда только что ворвались лисынмановские полицейские во главе с помещичьим сыном, краснорожим широкоплечим Ли Дон Хва. Из дома неслись отчаянные женские крики, и через отодвинутые бумажные окна и двери летели на землю горшки, кувшины, лоскутные одеяла…

Ли Дон Хва выволок на порог старика Сии Тхэ Суна, на глазах у всех сорвал с него черную волосяную шапочку — почетный головной убор стариков в Корее, — растоптал ее, ударил старика ногой в лицо и удалился, сопровождаемый полицейскими. Старый Сим Тхэ Сун, шатаясь, поднялся на ноги. Лицо его было окровавлено, праздничный халат порван. Возле дома нерешительно собирались соседи. Они молча смотрели на старика. Наконец Син Тхэ Сун сказал дрожащим голосом: