Анатолий Соболев - «Пятьсот-веселый»

Мне тяжело, меркнет в глазах, и, вспыхнув ослепительной яркостью, гаснут тускло-красные пятна…

— Ну дает, пахан! С утра, что ль… — слышу я молодой настырный голос.

Обвальный грохот не уходит из меня, и я не могу понять, кому принадлежит этот напористый голос.

— А ну, иди отсюда! — говорит кто-то со сдержанным гневом.

— Майнайте его на низ! Вот сюда, на мое место, — слышится рядом. — Осторожней, осторожней!

«Кого это надо майнать?» — успеваю подумать я.

— Вам плохо? Плохо? — пробивается сквозь грохот женский голос, будто бы Катин, но я знаю, что ее не может быть здесь. Не сразу догадываюсь, что это проводница. — Гражданин, гражданин! Вот валидол.

Мне суют в рот знакомо-прохладную лепешку. Кто-то говорит:

— Вязьма скоро. Надо «неотложку». Дайте телеграмму!

«Вязьма, Вязьма? — мысленно повторяю я, пытаясь что-то вспомнить. — Ах да, тут воевал другой Валька!»

Мне будто ветром захлестывает рот, не дает дышать, что-то давит грудь, останавливает сердце. Мне кажется, что я опять на крыше, опять ползу по скользкому железу. Ломит всю левую половину тела, немеет, отнимается рука, и… доносит глухой крик: «Не умирай, Валька!»

«Кто это кричит? — не понимаю я. — Неужели я?»

— В поезде есть врач? Вызовите по трансляции! — приказывает кто-то.

«Кому нужен врач?»

Меня охватывает ознобно-жаркая мгла, я падаю куда-то, будто снова в провал двери теплушки, но на этот раз меня подхватывают на руки и укладывают мое ставшее вдруг чужим и тяжелым тело на какую-то горячую простыню, и я догадываюсь краем исчезающего сознания, что врача надо мне.

«Началось! Все же прихватило меня. Врешь! — упрямо сопротивляюсь я. — Врешь, мы еще…»

С перебоями, будто поезд притормаживает, стучат колеса, но я уже чувствую, что это не колеса, а мое сердце, что это не гул эшелона, а шум крови в ушах…

И как эхо, как призыв к жизни из дальней дали крик: «Не умирай, Валька!»