Ольга Трифонова: Закон Паскаля

Подтянул узел галстука.

— Я знаю главное: мой муж — холуй.

— Тебе хочется, чтоб я тебя ударил, я этого не сделаю, — оттолкнулся от шкафа, подошел к трюмо, сосредоточенно рылся в ящике, отыскивая свежий носовой платок.

— Конечно, не ударишь. Сослуживцы услышат скандал. Нехорошо.

— Да, нехорошо, — смочил платок одеколоном, — мне с ними каждый день встречаться, в экспедиции ездить. Так что последнего акта трагедии не выйдет, моя дорогая.

Причесал волосы, но лица не видел, что-то белое, смазанное.

— Это даже неплохо, что ты не идешь, — Сергей повернулся к ней, — ты не пришлась ко двору, как говорится.

— Особенно обрадуются гусыни. Еще бы, такая конкуренция угрожала.

«Молодец, — вдруг подумал неожиданно, — услышать такое и не сломаться. Остаться бабой. Ведь жизнь рухнула, а она гусынь прикладывает. Молодец! Вроде той: «Зачем дразнить уток?» Черт их знает, из чего и для чего такие».

— Да, гусыни обрадуются, потому что им, гусыням, обидно, что молодость прошла в гнусе, что вкалывали, как мужчины, энцефалитного клеща не боялись, а приходит вот такая, в белой юбочке до пупка, на корт, и все мужики с ума сходят. Даже Сомов, уж на что непробиваемый, и тот выспросил: и кем работаешь, и сколько лет. Возраст скрывать не стал, ты уж извини.

— Ничего. Кстати, поторопись, может, подать чего ему нужно, а тебя нет под рукой, — сдернула покрывало, принялась разбирать постель.

Сколько раз он видел это, знал наизусть все ее движения, каждый взмах руки. Сейчас взобьет подушку, но почему-то медлила, словно в нерешительности. Потом перевернула зачем-то и все-таки взбила кулачками. Он знал, что сейчас, не тогда, когда говорили ужасное, а сейчас решается все. Он знал способ забыть ужасное, верный и вечный способ, и в привычности ее движений, в наклоне длинного узкого тела была притягательная сила. Но когда, не стесняясь, скинула халат, увидел ложбинку между лопаток, матово-золотые плечи, вспомнил вдруг замызганных, пахнущих псиной ребят у самолета в утро его рокового и бездарного бегства, слова: «В люди выйдешь», свадебный подарок — медвежью шкуру, долгие вечера в Кузьминках перед телевизором, скучные бумаги в кабинете, и как машину грузил воровато, вспомнил, пока раздевалась медленно и красиво, будто в стриптизе, и тост Сомова, и его обещание сказать еще что-то, самое главное.

На улице шел дождь. Из коттеджа Сомова доносилось визгливое пение.

— Шапки прочь, в лесу поют дрозды, — надрывались женщины.

«Большое дело, что поют дрозды! — рассердился Сергей, — надо же — шапки прочь!» — трусил торопливо, сгорбившись. Очень хотелось выпить.

— Как же дальше? — Сергей удивился всплывшим в памяти, казалось, давно и навсегда забытым строчкам.

А потом:

Туман встал неожиданно дымной завесой, и он притормозил. Снова чистое пространство, и снова туман. На просторной площадке-стоянке ни одной машины. Пустое, запертое кафе, ларек «Союзпечати», с открытками, сплошь залепившими стекло. Кудрявый мальчик с пухлым кулачком у пухлой щечки; старое горькое лицо с бакенбардами; белая страшная маска: выпукло-тяжелые веки, скорлупа пустоты, осколок человека, с неестественно изогнутыми краями.

Широкая дорога, ведущая к усадьбе, была безлюдна. Невольно, по таежной привычке, пригляделся к влажной земле, отыскивая следы прошедшего перед ним человека. Могли принадлежать Светлане, с ней встречаться не хотелось.

Оказалось, что, несмотря на ранний час, много людей прошло уже по этой дороге. Мужчины в огромных резиновых сапогах с рубчатой подошвой, кто-то, тяжело ступающий на пятки, обутый в полуботинки с рантом; двое шли рядом, но следы маленькие, женские. А вот у ограды несуществующей часовни, похоже, Светланины. Обошла кругом, постояла, снова вернулась на дорогу, и там уже различить трудно, затоптаны другими. Но, судя по всему, пошла прямо. Свернул на тропинку влево. Шел лесом, долго шел, и озеро открылось неожиданно. Лежало гладкое, матово-сизое, высокие черные камыши, зацепившиеся за них клочья тумана.

Утки пролетели низко, над самой водой, и опустились без шума, без плеска, как во сне. Потом туман поглотил их, и Сергей не понял, то ли наплыло серое, дымное, то ли черные ковшики сами, подчиняясь течению, скрылись в светлой мгле.