Василий Титов - Соловьи

Помнит Павел Матвеич, что и он тогда рассердился ка Пафомова, посуровел и сердито спросил его:

— Ну а в совхоз-то зачем пошли? Неужели с таким народом в колхозе побоялись остаться?

Кирилл Власьич вконец обозлился. Он по-старчески, но резко, так, что подпрыгнули кверху его рыжеватые, обкуренные, почерневшие под носом усы, вскинул голову на высокого Павла Матвеича и бросил:

— А это, что говорится, об нашу огорожу да вашей бы рожей! Что же нам еще сколько лет сидеть и дожидаться, когда нам денег подбросят, а мы разные фонды на все нужды заведем? Земля-то все та же, урожаи-то такие же! Народ в совхозе увидел возможность то же самое хозяйство строить, только иными средствами. Вот и пошли. А к тому же разве вам не кажется, что трогаться-то нам с места как-то надо и идти куда-то нужно? Время все равно такую задачу ставит. Что колхоз, что совхоз — для нас едино. Лишь бы жизнь вперед шла. Вот так-то, такова диалектика!

«Этот — не Романов! — решил многозначительно Павел Матвеич в раздражении. — Ишь вильнул как: «диалектика»! Знает тоже!

Правда, что говорится, мужик — он не без мозги, — думал Павел Матвеич о Пафомове, возвращаясь в Порим и сидя рядом со своим молодым шоферком Сашкой, посматривая в смотровое стекло машины, об которое то и дело ударялись и разбивались, оставляя на стекле пятна, то разные ночные жуки, то розовокрылые и белые бражники, налетавшие из темени короткой летней ночи на свет машины. — Однако хорошо он это сказал, что время ставит острые вопросы колхозного строительства на повестку дня и их надо решать. Это он хорошо сказал. С этим нельзя не согласиться».

И вернувшись домой в тот раз поздно, Павел Матвеич все же сделал зарядку, облился водой, разглядел свое сухое, но довольно упитанное, с прямым носом и серыми, стального оттенка, чуть выпуклыми и холодными глазами лицо, остался им доволен и, хорошо поужинав холодной говядиной и сырыми яйцами, лег спать.

Две полные недели тогда был собой доволен Павел Матвеич. Он съездил в Кремнево, информировал начальника о делах вверенного ему куста и, также довольный, вернулся в Порим.

Вот так «вживался» Павел Матвеич в свою новую «среду», вот так знакомился с нею. У него уже было много знакомых всюду — от Медвешкина до Романовки, от Порима, Завьяловского лесничества до Шалолейки.

Но удивительно было то во всем этом знакомстве, что нигде ничего похожего даже на доверение, не то что на доверие и дружбу, он ни в ком и нигде еще не сыскал. Заезжал ли он к деду Макару Топоркову в Чухино, что стояло на овраге у леска в дальнем конце Долгой дубравы и что входило в то же самое Медвешкино, — дед говорил с ним ласково, обходительно, но как-то так отвечал скупо на вопросы, что казалось — дед побаивается Павла Матвеича и не доверяет ему. А Топорков-то, старый колхозный пасечник, а пасека уже упразднена в хозяйстве, нужен был Павлу Матвеичу опять все для тех же целей — для знакомства с людьми и землями в целом на предмет все того же вопроса: а что изо всего этого когда-то можно и нужно будет сделать? Сам же Макар пережил на своем веку столько разных перестроек и нововведений, что теперь опасался говорить что-нибудь про новинки и стремился говорить всегда только про пчелу.

— Пчела, — говорил он Павлу Матвеичу, — насекомая. А все же пчела не стрекоза или не блоха какая-нибудь. Блоха — она скачет да пакость человеку делает. А пчела человеку мир творит может еще со времен сотворения вселенной. Ее под ленивый ум не подведешь, а под ленивые руки и того пуще. Не скажу, не скажу вам, сколько она меду с гектара собираем не знаю. Я пчелу на сто гектаров не распределял, не знаю, какая у нее товарность со ста гектаров будет. Я и амнистии ей не прошу.

Так хитрил дед Макар с Павлом Матвеичем.

Это и обижало и настораживало Павла Матвеича, но это был все же всего-навсего Макар, старый пчеловод, теперь «разнорабочий».

Более всего странным для Павла Матвеича было другое — не то, что к нему вот эдак настороженно относился пасечник, осторожный мужик, старый, когда-то напуганный чем-то. Странным более всего было то, что свои, то есть те, с кем он работать и общаться по долгу службы должен, нелюдимо к нему относятся.

Ведь вот это поле под высадками у Долгой дубравы — оно же его детище! Ведь это он затеял его на пользу совхоза, который прежде-то, до укрупнения, всегда в прорывах и долгу был. Семена сахарной свеклы не дешевы. На них одних выручить сколько можно! Двести гектаров рекомендовал он пустить под высадки. А директор уперся: «Только сто!» Почему? Да потому, мол, что еще и о кормах думать надо и о зерне. Вряд ли на птице да молоке скоро директор выручит ту сумму, какую дали бы сразу двести гектаров свекольных семенников? И что за сопротивление? Для чего?