Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

— Большое! — Самтыр стал рассказывать о здешних местах. — Вот впереди, вдоль склона, урочище Чон-Бет, а дальше идет косогор, а за косогором дорога идет в двух направлениях. Одна — к урочищам Талды-Бекет, Сынташ, Моюндук и к знаменитому Калмыцкому перевалу! А второе направление — это тропинка, идущая к урочищу Чон-Тор, по этой тропке мы и поедем.

— Хорошие здесь места!

— Да, аксакал!

Исак сказал, любуясь окружающей природой:

— Ровные, очень удобные пастбища здесь для скота!

— Э-э, аксакал, это мы видим только то, что на поверхности, а сколько богатств под землей! Нет, нигде нет такой богатой земли, как Ала-Тоо!

— Да, хорошие места!..

Дружно и слаженно шли лошади, позвякивали стремена и удила. Над тропой оставалась взбитая пыль. С верховьев доносилось веянье прохладного ветра.

…Многие зажиточные люди не рассчитывали в этом году так рано откочевать на джайлоо, но, когда начали обобществлять тягло и пахотный инвентарь, собирать по дворам семена, тут уже не время было выжидать, и они постепенно начали откочевывать. Сперва выходили неподалеку от аила, а затем уходили все дальше и дальше. Часть кочевавших не отставала даже от самого Киизбая. Они шли по его стопам. На пути Исака и его товарищей встретились уже несколько стойбищ скотоводов.

Быстро сгущались ранние горные сумерки. Лошади ускорили шаг. Сейчас они шли над берегом мутно бурлящей реки. Вскоре впереди показались огни костров. Вот и кочевой аил. В темноте кто-то окрикнул:

— Куда ты? Эй, заверни! Кто вы, на лошадях?

Заночевали в одной из юрт. Утром Исак встал рано. Он удивился, увидев, что Самтыр уже на ногах. Бывший пастух Киизбая деловито ходил по стойбищу своего бывшего хозяина, прикидывая на глаз его скот. У Киизбая сейчас было, конечно, не столько скота, как прежде, но все-таки порядком. Овец — около полутысячи, три дойные коровы с телятами и несколько голов молодняка.

Почему-то бай очень мало оставил рогатого скота. Он и раньше не признавал его за скот. «Одно слово, что молоко, а так никакого прока от этого скота нет — канители много», — говорил он обычно, а на этот раз ко всему этому прибавлялась другая причина: «Если бог смилостивится, то жизнь изменится, но если большевик по-прежнему будет нажимать, то так или иначе, но назад на зимовье не вернусь! — думал он и умышленно оставил самое минимальное количество крупного рогатого скота. — Коровы только помехой будут в спешке, — скот нерасторопный и под вьюк тоже не годится. Лучше нет, как на лошадях. Погрузился, а там только успевай, — за ночь восемь перевалов можно одолеть». Байбиче в свою очередь тоже проявила предусмотрительность. «Не будем брать лишних вещей, бай! — говорила она ему. — Оставим тяжелые тюки на зимовье. Все равно, если будут раскулачивать, то заберут. А нам что жалеть, если мы покидаем самое дорогое — родной край!»

Отчасти и она заставила Киизбая так спешно начать кочевку. «О алла, что за скверная жизнь началась, никому нет веры, — все враги, кроме собственных двух глаз! — твердила байбиче каждый раз. — Кто его знает, что будет дальше. Уходить надо, бай, и чем раньше, тем лучше…»

В эту ночь байбиче спала плохо, дурные сны не давали ей покоя. Когда рано утром она вышла из юрты, то остолбенела, увидев Самтыра. В прежнее время она не только бы не испугалась его, а, наоборот, оглядев его хмурым, презрительным взглядом, еще прикрикнула бы: «Эй, паршивец, ты что до сих пор не выгоняешь овец? У-у, погибели нет на тебя!»

А сейчас байбиче так перепугалась своего бывшего пастуха, что долго не могла прийти в себя, и только потом, собравшись с мыслями, сообразила, что недаром очутился здесь с рассветом Самтыр. «У-у, принесла тебя нелегкая, постылый раб! Не иначе, как по души наши пришел. О алла, да постигнет его кара моего дастархана, кормившего его!» — шепотом проклинала Самтыра байбиче. В это время из соседней юрты вышел милиционер. Он с удовольствием проминался после сна, но байбиче он показался зловещей, черной фигурой.

— О-о, боже, кто вы? — вскрикнула байбиче. — О бедный ты мой, несчастный старик… По душу твою пришли лиходеи!

С верховьев хребта, где лежал нетронутый зимний снег, обжигая лицо и руки, дул холодный ветер. Солнце еще не думало показываться. В мрачных расселинах на склоне чуть приметно курились еще не растаявшие остатки снегов и льдов. По кромке расселины вдоль полосы снега проскакала между камней быстроногая косуля. С высокой скалы снялись три птицы, похожие на ястребов, и тоже стремительно полетели над косогором.