Леонид Леонов - Деяния Азлазивона

Кровь застилает глаза Сысою, волос седой шевелится. Но осилил себя:

— А к нам попал как?

Не отводит чёрный юнош глаз:

— Шёл, вижу — крест в луне. Думал, без пенья стоите, ан, а брат отворил мне! — на Мелетия указывает.

Сысой головой трясёт:

— Экой встряс, был-убили! А мы и не слыхали, чтоб недобрые вкруг нас гнездились. Ну так вот, живи у нас бельцом до весенья, келью дадим. У нас в четвёртом годе от мухи один погиб, живи в его келье. Да вот, кстати, парень… Образ Нифонтов,? усердно молю, — учини ты нам. Очень большая надоба!

Побезмолвствовали. Потом говорит Сысой:

— Ступай, обживись, согрейся, — дело подождёт. Скит бельцу не гроб, не неволим моленьем да ладаном…

Забурлило пламя в Гаркуне, и в волосах его, благообразно расчёсанных, встрепенулся незримо кривой его рог.

И закрылась за ним дверь, и сказал Сысой:

— Слава вся сотворившему благая…

Дали Гаркуну, предводителю малых, Зосимову келью, стали братом его звать за приятность лица и ласковость речи. Стал жить Гаркун у Сысоя за пазушкой, а вечерами пришедшей весны, когда свет ровен и благость таится в воздухах, писал Гаркун неспешно преславного Нифонта.

Потёмки бором идут, роняют сосны хрустальные слёзы. Солнце край неба плавит, белой тканью по болотам стелется весенний парок.

Негромко скорбит на Сысоевой колоколенке великопостная медь. И несётся звон птицей но весеннему ветру, сядет на сук, вытянет к востоку меднопёрую шею свою и тоскует так.

На землю приходит великий покой.

Сысою надо идти служить вечерю. Гарасим заходил: робята в сборе. Встал с лавки, недужилось. Сысой двинулся манатью надеть, а манатья-то и пошла к нему сама, широко раскинув воскрылия. Но не подвигнулось сердце Сысоево нимало:

— Уйди, ты, иду вечерю служить.

Тогда, трепеща крылами, падает манатья чёрной птицей к ногам его.

Новопринятый белец Нифонта пишет. Вода в стеклянном шаре, а за ним лучина полыхает и круглым ярким светом бьёт но левкасной доске. На ней стоит грозный Нифонт как бы жив: лицо его одутловато и насуплено, червонны уста, пламенем горит чернь молитвенных глаз. Вот-вот задымит кадило в шуйце и двинется двуперстьем вохряная десница.

Ныне расписывает белец доличное. Тронул празеленью, — радостные сверкнули берёзки. Тронул киноварью, — зацвели позади всехвального Нифонта благоуханные цветы райского сада. Теперь бесов написать надобно, попираемых преподобным.

Встал чёрный белец середь кельи, хлопнул в ладоши дважды и четырежды, полезли из подполья, толкаясь и сопя, беспятые. Им зашипел Гаркун, на доску чёрным словом указывая:

— Ступайте сюды, да скоро, да чтоб гладко было.

Полезли шершавенькие на доску, прилипли к доличному письму, расплющилось листом подпольное племя и замерло под пятой преподобного, живей и не придумать.

Грозен здесь Нифонт и строг. Но нет в этих глазах прощенья. Ужасен здесь Нифонт и величествен, но вот-вот задрожат в смехе длинные стрелы чёрных Нифонтовых ресниц.

А тем временем смерклось, и ночь пришла по следам смеркоты. Вытек на небо звёздный ручей, омывать ему до конца веков нехоженые нами, невиданные голубые страны.

Выходит зверь страстей, Тырь, просовывает морду в тайники бора, пьёт ненасытно благостное молчанье весенней земли. Зацветают травы, прозвенело как бы ручейком, темной тучкой отразилась в синих омутах неба Сысоевых людей скорбь.

— Беги-кось в сборню. Нифонта счас святить будем. Неистовый Мелетий уж за Сысоем побёг!

Суетятся манатейники: вот благодать на нас через Нифонта-т снизойдёт! В сборне все двадцать, без Сысоя, а двадцать первым Матвей. Он тут же стоит, а напреди деянье рук его, суровый, двуперстый Нифонт. А рядом с Матвеевым Нифонтом тёмный Спас, — лик широк, очи мудры, некудрява бородка.

Сысой вошёл, ногой словно змия давит, крепкий у Сысоя путь. Прошел, стал наперёд.

— За молитву… отец наших…

Робята аминем откликаются.

А вечер был. И словно б птички ласковые в сборню налетели: вечернее светило косо упадает в оконца. Сели птички на пол, на стены, жёлтые по чёрным манатьям,? того гляди щебетаньем своим о далёких странах суровое моленье спугнут.

Птичка одна к Нифонту прыгает, а другая к Спасу. Не может первая на Нифонтову доску взобраться. Спасова же прыгнула прямо на чело Спасу зажгла гневом запавшие очи.

А уж водокрестие минуло. Опускает Сысой мутовку в окованное ведёрце, кропить, взмахнул над головами, — полетели по кругу радужные капли, и случилось лютое чудо.