Лидия Арабей - Мера времени

— Что ты, Тоня, — подошел к ней. — Ну неужели мы на старости лет станем обижать друг друга, в чем-то упрекать?

Он провел ладонью по гладко причесанным волосам жены, в которых уже было очень много седых.

— Разве я не старалась всю жизнь, чтобы все у нас было хорошо? — говорила Антонина Ивановна. — Или я враг своему ребенку? Хотелось, чтоб Зоечка росла счастливой. Хватит и того, что одного ребенка я потеряла. Могла ли я не отдать все, что у меня есть, единственной дочке?

Михаил Павлович спохватился. Знал бы, куда повернется разговор, и не начинал бы его. Воспоминание о ребенке, отнятом у них войной, было тяжким воспоминанием. По опыту знал Михаил Павлович, что теперь жена не скоро успокоится. Вот уже она закрыла лицо ладонями, и он увидел, как потекли по ее пальцам слезы.

Михаил Павлович обнял жену за плечи, она прижалась к нему и сказала жалобно:

— Боже мой, сколько лет прошло, а как вспомню его, сердце разрывается.

— Успокойся, Тоня, — гладил плечи жены Михаил Павлович. — Ты же знаешь, что слезами Шурика не вернешь.

— Ой, Мишенька, — всхлипывала Антонина Ивановна. — Когда уж так мне его жалко, так жалко. Ведь он же у нас был бы совсем взрослый.

А Михаил Павлович стоял, стиснув губы, смотрел на портрет в желтой рамке, висевший над книжной полкой. Оттуда глядел на него полными радости и беспричинного восторга глазами их первенец, их сын.

Валя на часовом заводе оказалась случайно. Она приехала из Гродно в Минск поступать в институт. Хотела в медицинский, почему — сама не знала, может быть, потому, что туда поступала школьная подруга. Не прошла по конкурсу. Не долго думая, устроилась на часовой завод.

— Хотя и не доктор, а в белом халате, — шутила она не раз.

Люба приехала в Минск из Дубровны после десятилетки. Она не любила говорить о себе, но Любина мать, маленькая женщина с натруженными руками, часто приезжавшая к Любе, сидя с девушками в общежитии, бывало, рассказывала:

— Вот же любит моя Любочка эти часы. Еще в школу ходила, а уже сама их чинила, хоть, ей-богу, никто ее не учил. Были у нас старенькие такие ходики, все время останавливались. Так Люба, бывало, сама и разберет их и соберет. Не каждый парень так умеет, — с нежностью поглядывала она на дочку, спокойно слушавшую материны рассказы. — А как только кончила школу — в Минск, говорит, поеду на часовой завод…

К Любе часто заявляются из Дубровны — то родственники, то просто земляки. Не так давно приезжала бабушка и несколько дней прожила с ними в общежитии. Маленькая, сухонькая, она впервые была в большом городе. «Боюсь, детки, что помру скоро, так перед смертью захотелось столицу нашу повидать, на Любочку еще разок глянуть, — говорила бабка. — Дочка не пускала, так я упросила».

Совсем уже старая, но удивительно живая бабка интересовалась всем. Осмотрела газовую плиту на кухне общежития и сама попробовала ее зажечь. Ходила по коридорам, заглядывала в другие комнаты и все качала головой, цокала языком.

Девушки покатали бабку по городу на такси. Долго, неумело и суетясь, бабка устраивалась в машине рядом с шофером, потом важно сложила руки, придала лицу серьезное выражение, затихла. Но очень скоро вся важность с нее слетела. Она поминутно оглядывалась, ойкала от восторга, и глаза ее сияли, как у дитяти.

— Вот покаталась сегодня, — говорила она вечером. — Сам наш пан никогда так не ездил. Да что пан! Коня в бричку запряжет и доволен, сидит — крюком носа не достанешь Увидел бы, как его бывшая батрачка на этой, как ее, «Волге», каталась, в земле бы перевернулся!

Бабка пила чай с девушками, угощала их вареньем, привезенным из Дубровны.

— Ешьте, детки, ешьте, — приговаривала она, вынимая все новые банки и баночки. — Очень вы хорошие и очень вы мне угодили. Теперь и помирать можно, хоть и не хочется, детки, ой как не хочется!

— Да вы, бабуля, еще долго проживете, — успокаивала ее Валя. — Еще Любу замуж отдадите, правнуков дождетесь.

— Дай бог, дай бог, — кивала головой бабка. — А какие это вы часы здесь делаете? — допытывалась она после того, как чай был выпит и посуда убрана со стола. — Будильники, может? Или те, что на стенках висят?

— Разве ж ты, бабуля, до сих пор не знаешь, что мы делаем ручные часы, женские? — с укором сказала Люба.

— А кто ж его знает какие, детки… Знаю, что часы, — оправдывалась бабка.

— Вот такие часы, вот, — показала ей Валя свои часики.

— Ох, красивые, — разглядывала бабка, осторожно поворачивая их в своих огрубелых от работы пальцах. — И много вы их делаете?