Виктор Астафьев - Перевал

— Чего, малый, хнычешь? — уставился на Ильку широколицый детина с узко разрезанными глазами и по-монгольски выпуклыми скулами.

Трифон знаком велел сесть и коротко рассказал об Илькиной беде. Два здоровенных детины, которых Трифон называл братанами, обматерились и закурили. Сонный сплавщик, часто моргая, уставился на Ильку. Длинноногий же беззаботно заявил:

— Сплавщики находят Робинзона! — И повернулся к Трифону: — Скажи, нет? — И, не давая тому усомниться, обвел вокруг себя рукой: — Остров есть? Есть! Леса есть? Есть! Говори товарищу, — повернулся он быстро к Ильке, ты читал о Робинзоне Крузо? Читал! Очень хорошо. И, значит, что?

Букву «г» говорливый сплавщик произносил так, как это умеют делать только украинцы. Парень этот сразу понравился Ильке. Пусть морда у него прыщеватая и с этаким серым отливом, как у лежалого налима, но все-таки, видать, человек он бойкий и веселый. А веселых людей Илька страсть как любил.

Мальчишка, стряхивая с ресниц слезы, моргал усиленно, пытаясь улыбнуться.

Прыщеватый же парень продолжал болтать. Трифон перебил его:

— Ты, Дерикруп, ровно пулемет. Скажи лучше, что с мальчишкой делать?

— Как что делать? — изумился Дерикруп. — Мы люди? Люди! Мы нашли Робинзона? Скажете, нет? А какие же порядочные люди оставят человека одного на необитаемом острове?

— Значит, решено?! — хлопнул себя по коленям повеселевший Трифон.

Пожилой сплавщик притиснул к себе Ильку, а его товарищи облегченно выдохнули и снова полезли за кисетами. Но Трифон пресек этот маневр:

— Курить довольно. Солнце скоро на обед покажет, а мы еще не работали. Дядя Роман, — обратился он к пожилому сплавщику, — бери братанов и айдайте на ту сторону. Дерикруп и ты, Сковородник, — со мной. Ты, малый, как тебя звать-то? Илькой? Ты, Илюха, ступай на плот. Варить умеешь? Хорошо. Пока что постоянно будешь там с Исусиком…

— С кем?

— С Исусиком! Это мы так одного нашего кличем. Не вздумай ты его так называть — изобьет. Он там обед варит и дежурит. Ну, все — в ружье!

С этими словами Трифон взял камбарец и вместе со сплавщиками принялся сталкивать лес, а Илька с остальными мужиками отправился к плоту. Он на минуту забежал в кусты, взял мешочек с хлебом и, появившись, сконфуженно пробормотал:

— Вот и все мои вещи — молоток да клещи!

— У нас их тоже не лишка, — ободрил его дядя Роман.

Плот был причален за толстый ствол сосны. К стене барака прибит плакат, смытый дождями. На нем уцелели только два слова: «Вперед» и «пятилетку», а остальные угадывались лишь по полоскам, оставшимся на красном полотне. На коньке барака укреплена небольшая мачта, на ней железный флажок, выкрашенный неизменно красным цветом.

На берегу подле плота горел костер. Вокруг него хлопотал человек с узкой спиной и тощей шеей, в ложбинке которой виднелась косичка. Когда человек обернулся, у Ильки глаза на лоб полезли. Ну до чего же люди умеют точно давать прозвища! Есть у бабушки икона, на которой изображен какой-то святой, — ровно с этого срисован. Бледное узенькое личико, острый нос, тоненькие бескровные губы с горестными складками в углах рта и голубенькие глазки. Только на иконе глаза большие, невинные, а у этого маленькие, глубоко провалившиеся и какие-то подозрительные.

— Кто такой?

— Мальчонка. Не видишь, что ли? — буркнул дядя Роман, отвязывая лодку от плота: — Сирота он. Поплывет вместе с нами до Усть-Мары, а там уж к бабушке с дедушкой уйдет в Увалы.

— Нахлебник, значит, — заключил Исусик, но дядя Роман так глянул на него, что тот осекся и забормотал: — Мне-то что, мое дело маленькое, раз начальство велит… А если сопрет чо, тогда как?

— Развякался! — пробубнил один из братанов, бодуче глянув на Исусика. Левого глаза у этого богатыря не было. Целый глаз смотрел на всех прямо и спокойно. — Покажи малому хозяйство. Он тебя подменит, зря хлеб уж точно есть не станет.

Илька уважительно посмотрел вслед одноглазому и сделал заключение, что этот сплавщик — человек очень серьезный. Другой братан тоже шагнул в лодку. Дядя Роман толкнулся багром, и, пощелкивая о каменистое дно носками камбарцев, сплавщики погнали лодку на другую сторону реки. Исусик раздраженно ворчал что-то непонятное себе под нос.

— Чо стоишь? Луку нарви, дров принеси. Чо, думаешь на дармовщинке кататься? В артели нашей лодырям нет климату — Трифон Летяга сырым съест…

Илька положил мешочек на камни и, не дослушав Исусика, пошел по берегу искать полевой лук. «У меня еще свой хлеб есть, — обиженно думал он, — да я и голодом продюжу, только бы не прогнали, только бы до Усть-Мары уплавили».