Виктор Астафьев - Встреча

Ничего, никаких посылок никуда и никогда не отправлял Щусь, последнее время и писать бросил, чего, говорит, писать, сам скоро явлюсь в Вершки, больше-то некуда ехать. «Осиповцы» — осталось их четверо, посовещались, явились к майору, давай, говорят, денег, мы сами посылку снарядим твоей семье:

— Посылку? Зачем?

— Да обносились же там, обтерхались.

— А-а, конечно, конечно.

— Чего купить и отправить-то, товарищ майор?

— Купить? Купить? Надуваловка! На честь и совесть давите, а сами немцев ограбите или украдете чего…

— Да вы, что, товарищ майор?!

— Да ничего! Я с вами наслужился и навоевался.

— Квитки принесем. Чего купить-то?

— А я откуда знаю.

— Валерия Мефодьевна кофты, юбку носит. Полотна купим.

— Покупайте, мне-то что?

— А ребятишки, мальчик же и девочка у тебя.

— Ага, мальчик и девочка.

— Возраст-то какой?

— Возраст? Малы еще.

— Ладно, товарищ майор, с тобой каши не сваришь, мы сами сообразим, что посылать.

— Соображайте, коли осталось, чем соображать.

И снова Щусь спал и пил, пока не пришла пора ехать, все обнимаются, целуются, плачут, он вдалеке стоит, в пустоту смотрит, на боку полевая сумка, в ней скомканное полотенце белеет, ручка от бритвы иль пробка флакона с одеколоном любимым высовывается. — Алексей, я тебе чемоданчик собрал, — как глухому орет Барышников.

— Зачем?..

— Повредился войной майор, — качая головой, говорили солдаты, и такой вот поврежденный он и явился в Вершки, Домна Михайловна вскрикнула, увидев его в окно, Валерия Мефодьевна на крыльцо выскочила: «Что ж ты без предупреждения, встретили бы», — хотела крикнуть, а он и шагу не прибавил, идет, новый чемодан волочит, поднял голову, узнал вроде бы, виновато и жалко улыбнулся, не бросая чемодана, приобнял ее, в доме Домну Михайловну в щеку чмокнул, на ребятишек посмотрел, кивнул на чемодан: «Подарки там…»

Вот этого она ждала и боялась. Отчуждение от всех и от всего началось у него еще в ту пору, когда он маялся на побывке в Вершках после госпиталя. «Стелить-то вместе?» — хотела пошутить Валерия Мефодьевна уже ночью, когда отгуляли встречу, и брат Валерии Мефодьевны все приставал; «Алексей, расскажи, чё там было на войне-то?» «Кровь и смерть, чего ж тут интересного?»

Утихли в доме, уснули ребятишки, подошел к кроватке, посмотрел на сына и вроде бы вспоминал напряженно, кто этот мальчик, откуда и как его зовут, возле дивана, перед Аленкой встал на колени, дотронулся до светлых ее пушистых волосиков, тихо сказал: «Тогда, в Осипово, совсем маленькая была, а сейчас уж девочка…» Долго не ложился, не раздеваясь, сидел в ее ногах, все ниже и ниже склоняя голову. «Зачем я тебе? — медленно и тихо произнес. — На мне столько крови, столько грязи, я сам себе противен и никого мне не надо, и никому я не нужен…» «Нужен! — жестко сказала она. — Мне нужен, детям своим, у тебя ведь дети есть. Вспомни!..» «Да, да! Дети! — долго молчал, долго клонил голову и вникуда сказал: — Зачем, почему поубивало друзей. Так много людей хотело жить, а я не хотел…»

Она резко взнялась с постели, накинула халат, крутнула на затылке волосы и пошла в куть, чем-то гремела, чего-то искала. «Мама, где водка?» «Да зачем те водка в таку пору?..» Пришла, со стуком поставила бутылку на свой и отца письменный стол, сердито налила и подала ему полный стакан. «Не могу! — покрутил он головой. — Не хочу». «Пей!» — Валерия Мефодьевна и себе налила полный стакан, рубанула им в стакан Алексея и долго, трудно, с отвращением тянула зелье из стакана, потом задохнувшаяся сидела, зажав ладонью рот, и настойчиво ждала, когда выпьет он.

Деваться было некуда, он махом выплеснул в себя водку, взял с тарелки жопку от соленого огурца, вспомнил о жене и дал ей рыльце огурца.

В ту ночь они напились до бесчувствия, обнявшись, плакали в голос, что волки в лесу выли, пугнули Домну Михайловну, заглянувшую к ним, потом Валерию Мефодьевну начало рвать, и не рвало, выворачивало ее. Ослабевшая, мокрая, дрожащая, она уснула на диване рядом с Алексеем.

Когда проснулась, долго ждала чего-то. Алексей проснулся, нашел ее глазами и опять по-щенячьи виновато улыбнулся. «Вот ждала, ждала мужика, с усмешкой заговорила Валерия Мефодьевна, — а он и не вспомнил о бабе». «Всему свой час, — как говорил Васконян, еще в здешнем месте, где вот он сейчас?» — подумал Щусь и с усмешкой посмотрел на небо.

1987