Лев Правдин: Область личного счастья. Книга 1

Корнев вышел на кухню и сказал, что пойдет в контору.

Валентина Анисимовна пыталась отговорить его, но напрасно. Он согласился только выпить чаю. Он не может сидеть. Он может только идти, делать, ехать, но не сидеть.

Он боялся остаться один со своими мыслями, боялся безделья, ему казалось, что если остановиться на минуту и передохнуть, то можно сойти с ума.

На улице было темно. Невидимый мутный свет исходил от массы белого снега, от белесоватых пятен на небе. Казалось, светится сама тьма.

Поселок расположился на пригорке. Окна сверкали множеством маленьких оранжевых и желтых огоньков. Стружки дыма тянулись к темно-серому небу, словно ниточки, на которых висел невидимый поселок.

Острый, как игла, луч неожиданно возник на небе. Дрогнув, он начал таять. Но не успел он исчезнуть, как такой же второй луч возник рядом, и вдруг сотни лучей гигантским веером развернулись в густо-фиолетовом, почти черном небе.

Дорога морозно повизгивала под ногами. Он шел и смотрел на огненную феерию. Он не знал, куда идти. Спросить было не у кого. Мороз давал понять, что с ним шутки плохи.

Виталий Осипович увидел в стороне от дороги огромный и как бы освещенный изнутри сугроб. Он подумал, что это шутки северного сияния, но, присмотревшись, убедился, что сугроб светится сам по себе каким-то ровным голубым светом.

Он отыскал узкую дорожку, прорытую в глубоком снегу. Глыбы снега загорелись при вспышках сияния зелеными искорками. Корнев спешил, подгоняемый морозом, ударяясь плечами о выступы снегового коридора. Узкая дверь чернела перед ним. Он толкнул ее, скатился вниз по невидимым ступенькам и оказался в темноте.

Вдруг яркий свет ударил в лицо: открылась противоположная дверь.

— Кто? — спросили оттуда.

Виталий Осипович подошел к освещенной двери. Его впустили. Здесь было много света, влажного тепла и еще чего-то, что очень поразило его. Неужели это возможно?

Сказка. Сон. На севере, под студеным сиянием, при морозе в пятьдесят градусов?

Нет, не сон. Масса густой, сочной зелени тянулась рядами от стены до стены. Красные и розовые плоды сверкали под яркими лампами.

Помидоры! В феврале, на севере диком, эти питомцы юга? И тут же он понял: все в порядке — оранжерея на севере диком, и никакого тут чуда нет.

Но он сказал все же:

— Да у вас тут чудеса!

И посмотрел на стоявшего перед ним. Это был небольшого роста человек, франтовато одетый, круглолицый, с тщательно зачесанным пробором. Он протянул руку.

— Агроном Шалеев. А вы — товарищ Корнев? Пожалуйста, проходите.

Нет, все-таки это было чудо. Помидоры, зеленые огурцы, цветы росли и зрели здесь, в огромном снеговом сугробе, отгороженные от страшного мороза только непрочной стеклянной крышей. Виталий Осипович расстегнул полушубок, но все равно было жарко.

Агроном пригласил его в свой кабинет. На стенах полочки с семенами в банках, в пакетах, засушенные растения, пробирки с образцами почвы.

Они сидели, и агроном, блестя черными глазами, говорил:

— Если мне дадут людей на раскорчевку, я весь поселок обеспечу капустой. За картошку пока не ручаюсь, а капустой обеспечу. Вот увидите, что тут летом будет.

Он принес помидор и огурец.

— Вот попробуйте. Это и в Москве не всегда достанете. Если учесть, что сейчас февраль.

Виталий Осипович с удовольствием, которого не испытывал давно, ел овощи, взращенные без солнца. Агроном понравился ему. Он очень хорошо и толково говорил о северном огородничестве. Такие люди творят чудеса, если они не отрываются от земли, а этот агроном крепко держался за свою суровую, скупую, промерзшую землю. Он любил ее. Но не бескорыстной любовью. Он хочет взять от нее все, что только можно взять от скупой северной земли.

Агроном глядел на орденские колодки и, в свою очередь, испытывал сильнейшее волнение. Перед ним сидел один из героев войны. Здесь, в глубоком тылу, о них, о их богатырских подвигах можно было прочесть только в газетах…

Виталий Осипович спросил, как дойти до конторы.

— Вместе пойдем, — ответил агроном. — Да вы не торопитесь, мне тоже на совещание. Я вам сейчас одну вещь покажу.

Он повел Корнева куда-то в глубь оранжереи и заставил подняться по лесенке, чтобы заглянуть на стеллаж второго яруса. Сам он ловко вскочил на край нижнего стеллажа и склонился над ящиком с землей. Виталий Осипович увидел несколько десятков очень знакомых кустиков с темно-зелеными глянцевитыми, словно восковыми, листочками.

— Брусника? — недоумевая, спросил он.