Триста старцев и семьсот собратий Брошены зубастым валунам. Преподобные Изосим и Савватий С кацеями бродят по волнам…
* * *
Под клюевский рассказ о Соловках можно заснуть сказочным сном, не желая просыпаться. Это не столько жизнь - сколько житие. Соблазн, конеч-
но, есть - попытаться, используя "косвенные данные", "разоблачить" поэта. Но благодарному слушателю воздастся большим.
Иона Брихничёв - личность чрезвычайно мутная, но значимая в ранней биографии Клюева - спустя 10 лет так писал о клюевском "Соловецком сидении": "Совсем юным, молоденьким и чистеньким попадает поэт в качестве послушника в Соловецкий монастырь, где и проводит несколько лет. Но что выносит он среди грубых, беспросветно грубых и развратных монахов - об этом я здесь умолчу". Писал он это с клюевских слов, по-своему их неизбежно переиначивая и разукрашивая и, возможно, искажая смысл. Вроде бы становится понятным "отселение" Николая из кельи в "избушку у озера" - неизбежно, с благословения старца Зосимы, а, возможно, и по его прямому настоянию. Но причина всё же не в "монахах", а в особом пути молодого послушника, провиденного старцем. Верижное правило, молитвы, поклонное правило - всё истово соблюдает Николай, достигая такой полноты в духе, что звери без страха посещают его и приходят паломники на душеспасительные беседы с благоговейными поклонами. Только абсолютное духовное совершенство позволяло не впасть в прельщение. Константин Логинов подчёркивает, что Клюев этого испытания не выдержал.
Очевидно этому способствовал главный соблазн дальнейшей клюевской жизни - соблазн стихописания, о котором сам Клюев в 1922 году рассказывал Павлу Медведеву: "Свою поэзию определяет: "Песенный Спас", - записывал Медведев. - Учился ей у Петра Леонтьева, который в "чёрной тюрьме" в Соловках 18 лет просидел за церковь Михаила Архангела: 3? года Клюев у него спасался". "Спасался" Клюев, конечно, не у сектанта и общался с ним не столь уж продолжительное время. Леонтьев, заключённый в соловецкую монастырскую тюрьму (упразднённую в 1902 году), видимо, имел беседы с молодым послушником, рассказывая ему о песнопевцах своей секты и напевая их гимны. Песенный дар, в конце концов, возьмёт верх над даром проповедника. Но пока это лишь - первые сомнения в правильности избранного пути.
Возможно, Николаю с его проповедническим даром и приобщением к неземным энергиям был действительно уготован путь духовного наставника, старца нового столетия, наподобие блаженной памяти Серафима Саровского. Слава о нём уже ходила среди людей - и не могли не найтись те, кто желал бы сбить его с пути истинного, лишить Россию зарождавшегося духовного вождя. Да и стремление к дальнейшему духовному совершенству - при юношеской внутренней неустойчивости и чувстве обольщения собственным даром и достигнутыми свершениями - всё это сыграло роковую роль в самое ближайшее время. Однажды среди других паломников появился человек, заведший с Николаем совершенно иные речи.
"Раз под листопад пришёл ко мне старец с Афона в седине и ризах пре-подобнических, стал укором укорять меня, что не на правом я пути, что мне нужно во Христа облечься, Христовым хлебом стать и самому Христом быть.
Поведал мне про дальние персидские земли, где серафимы с человеками брашно делят и - многие другие тайны бабидов и христов персидских, духовидцев, пророков и братьев Розы и Креста на Руси.
Старец снял с меня вериги и бросил в озёрный омут, а вместо креста нательного надел на меня образок из чёрного агата; по камню был вырезан треугольник и надпись, насколько я помню - "Шамаим", и ещё что-то другое, чего я разобрать и понять в то время не мог.
Старец снял с себя рубашку, вынул из котомки портки и кафтанец лёгонький, и белую скуфейку, обрядил меня и тем же вечером привёл на пароход как приезжего богомольца-обетника".
Слишком много здесь сказано, но ещё больше - о чём можно лишь догадываться - осталось в подтексте. И невозможно угадать - насколько точно Николай Архипов записывал слова Николая Клюева (уже то, что "старец" снимает "с себя" рубашку, а потом обряжает Николая в новину, вынуждает прочесть "с себя", как "с меня", если не иметь в виду, что Клюев обряжается в рубашку своего нового наставника), а, самое главное, - насколько точен был и насколько "путал след" сам Клюев.
Повествуя о подобных перипетиях своей жизни, он рисковал, скорее, отторжением, чем благодарным усваиванием "прекрасной легенды"… Сам Николай, слушая старца, впал в такой соблазн очарования, что безропотно позволил снять с себя вериги и крест. Кем же всё-таки был этот "старец с Афона"?
Читать дальше
