Наталья Баранская: Дом Лайне

Мать была какая-то странная: то вдруг принималась петь, то замирала с кастрюлей или тарелкой в руках посреди кухни и стояла молча, а лицо у нее было такое, будто она прислушивалась к чему-то у себя внутри. Тревожно прислушивалась. Только — к чему? Лайне, всегда немного робевшая перед матерью, не решалась ни о чем спрашивать.

Выходить не велела, но часто посылала Лайне с поручениями: то в курятник, посмотреть — нет ли яиц, то во двор — песком чистить кастрюли, то в сарай — еще раз перебрать картошку. И только Лайне сделает одно, только присядет, мать уже придумывает ей новое дело. А младших почти не выпускала из большой комнаты. Если они поднимали возню, шумели — шипела на них «тише, тише», когда же они, притихнув, садились в кухне, кричала непрывычно грубо: «Что расселись, заняться нечем? А ну, пошли отсюда!»

Так они прожили два дня. На третий мать собралась уходить. Взяла корзину, бидон. Сказала, часа через полтора вернется. Велела Лайне накинуть крюк, никому не открывать. Не отзываться. Раньше никогда двери днем не закрывали, разве когда уходили надолго, а тут — на крюк.

Лайне спросила, можно ли им погулять во дворе. Нет, нельзя. Она вернется, может быть, тогда.

— Ты должна понимать, война вошла к нам в дом… Лучше посидите тихо. И помолились бы все вместе…

У матери дрогнул голос. И Лайне, закрыв двери, долго стояла в прихожей растерянная. Мать говорила как-то странно. Никогда она не просила их молиться.

Потом Лайне заглянула в большую комнату. Младшие занялись рисованием. Лайне прикрыла дверь, постояла возле плиты. Что-то ей надо было сделать, когда уйдет мать. Она пыталась вспомнить и почему-то не могла. В доме было тихо, так тихо, что звенело в ушах, И в этой тишине послышался слабый стон. Стонущий голос позвал едва слышно: «Сирья, Сирья». И опять стон, и еще раз: «Сирья, Сирья, Лайне». Сердце у нее забилось, во рту стало сухо. Она не сразу услышала, откуда пробивается голос. Потом поняла — из чулана, где висит одежда. Этот чулан, вернее темная комнатушка, находился между кухней и спальней родителей, а дверка от него выходила в небольшой коридорчик. Когда Лайне отодвинула задвижку, дверка не открылась. Она провела рукой сверху вниз и нащупала большой загнутый гвоздь. Раньше его не было. Повернула его, вошла.

В чулане было темно, воздух — густой, липкий — наполнен звериным запахом. Кто-то лежал на полу на матрасе и тяжело дышал. Лайне долго вглядывалась в небритое худое лицо, прежде чем, привыкнув к полутьме, узнала старшего брата. Вскрикнула испуганно:

— Тиит, это ты? Что с тобой?

И присела, склонилась над ним. Воспаленные глаза смотрели на нее, не узнавая. Он сказал, трудно ворочая сухим языком:

— Сирья… скажи… надо… доктора… скажи… умру. Он закрыл глаза, чтобы не увидели, как он плачет, но слезы выступили из-под век. Лайне вышла, прикрыла дверку и повернула гвоздь. Она не должна была видеть, как плачет мужчина. В кухне она ткнулась в угол и, зажав рот руками, чтобы младшие не услышали, заплакала трудно и горько.

Вернулась мать, принесла в корзине свертки, кульки, пузырьки с аптекарскими наклейками. Лайне помогла матери растопить плиту, наносила воды, сама приготовила ужин. Мать опять заваривала травы, процеживала сквозь сито. Лайне ушла в комнату к детям, чтобы не мешать матери лечить Тиита.

Но когда младшие легли спать, Лайне пошла к ней. Хелве сидела в кухне, положив крупные руки на колени, и смотрела прямо перед собой неподвижным взглядом. Лайне спросила:

— Почему ты не позвала доктора к Тииту?

Мать не удивилась, что Лайне знает. Ответила не сразу, говорила медленно, видно, трудно ей было выговорить эти слова.

— Нельзя доктора. Я боюсь. Всех боюсь. Я лечу его травами. И порошками тоже. У него лихорадка. Конечно, лихорадка. И жар, и бред. А рана совсем маленькая. В правом боку. Их машину расстреляли из автоматов… всех, всех. Тиита нашли хозяева с хутора Майволи… — Мать вздохнула тяжело, судорожно. — Ты не ходи к нему. И молчи, молчи, иначе мы все пропадем: Тиит, дети, ты, я. И наш дом. Дом тоже. Никто не знает, не должен знать.

Она прижала к губам фартук, чтобы заглушить рыданья, и махнула Лайне рукой — уходи.

Больше они не разговаривали. Мать не выходила из дому, Лайне не заглядывала к Тииту. Но мать ходила при ней в чулан и скрывалась только от младших. Не сговариваясь с матерью, Лайне часто занимала братишку, и сестренку каким-нибудь делом в саду, в сарае, во дворе.

Так прошло еще три дня. Внезапно налетел холод, пошел дождь с мокрым снегом, приостановилось цветение деревьев и рост трав.