Наталья Баранская - Поцелуй

Не такое уж стойкое, оказывается.

Надежда Михайловна приняла снотворное и сердито передвинула стрелку будильника. «Спи, бабушка!» — оказала она ехидно. Полгода назад ее дочь родила девочку.

Встала Надежда Михайловна с трудом и весь день была подвядшая, недовольная собой. И вот что странно: она чувствовала себя брошенной! Не ерунда это, не насмешка ли?

Она пыталась с головой погрузиться в синонимы, переключиться на материнские чувства — как там Натуля в своем унылом Чертанове… Не помогло. Неохотно множились синонимы. Дочь была не одна — с мужем. А Надежда Михайловна — старший научный сотрудник института АН СССР, обитательница однокомнатной квартиры, интересная женщина — была все-таки оставленная, покинутая, брошенная, или в просторечном обороте — совсем ужасно! — брошенка.

Виктор позвонил вечером. Должно быть, узнал телефон в справочном. Сказал: «Я должен вас видеть непременно».

— Должны? — она хотела, чтобы это прозвучало насмешливо, а получилось радостно.

— Хорошо, не должен, а хочу, очень хочу вас видеть. Разрешите мне приехать. Сейчас…

— Как «сейчас»? — испугалась она. — Это невозможно.

— Тогда завтра. Когда вы приходите с работы? Хорошо, я буду в восемь.

Свиданье было назначено прежде, чем она успела согласиться. Но разве она не хотела этого? Хватит, довольно сложностей. Все просто и хорошо. Маленькие радости? Пусть маленькие, раз больших нет…

И Надежда Михайловна взялась за уборку, потом приняла ванну, сделала дрожжевую маску и пораньше легла спать. Даже не успев подумать, что наденет вечером, — заснула.

Встала освеженная, с удовольствием прошла часть пути пешком. И весь день пели в ней слова Сольвейг: «И ты ко мне вернешься, мне сердце говорит, мне сердце говорит…» Впрочем, песнопенья эти она заглушала насмешками — это уж слишком.

Надежда Михайловна решила уйти на час раньше, чтобы приготовиться к вечеру. Еще надо сделать покупки к ужину. Она была в пальто, когда позвонила дочь.

Наташа просила ее приехать. Хорошо бы с ночевкой. Сережа опять придет поздно. Девочка много плачет, — должно быть, зубки. У них сильный ветер, дует в окна, холодно. Очень неуютно. Они сейчас возвращаются с прогулки. И если нетрудно, пусть мама купит фруктов, здесь их нет. И еще просьба — наменять двушек для автомата.

Надежда Михайловна представила дочь — тоненькую, высокую — в телефонной будке, возле которой стоит синяя коляска с поднятым верхом. Из-под мохеровой голубой шапочки выбились светлые прямые пряди, а кончик длинного аккуратного носика покраснел — она всегда быстро замерзает на улице.

Огорчать дочь было неприятно, но Надежда Михайловна сказала твердо, что приехать не может.

Делая покупки к вечеру, она купила заодно яблок и винограду для Наташи. Дома положила закуски и фрукты в холодильник, вино выставила на балкон, полежала десять минут на спине с закрытыми глазами, потом оделась и пошла на кухню — приготовить все к ужину.

Нарезала хлеб, открыла консервы, набросила на стол полосатую веселую скатерку, поставила керамические желтые тарелки и синие чашки. Даже пристроила веточку плюща в высокий стакан. Полюбовалась — стол выглядел по-весеннему. Да, она забыла бокалы! И вот в ту минуту, когда она ставила на стол дымчатые бокалы чешского стекла, она подумала тревожно, что ничего, решительно ничего не знает о своем госте: его вкусах, привычках, взглядах. Все ей неведомо. Может, ей будет хорошо с ним сегодня, но что ждет ее завтра? Вдруг, оставшись с ней до утра, он скажет, что намерен здесь жить. Или наоборот: в какое-то утро исчезнет и больше никогда не придет. Но до того, как оставить ее, он сделается невнимателен, забывчив, она же — подозрительна и ревнива. Он молод, красив. Страх старости удесятерится в ней. Начнет считать морщины, красить волосы, ходить по косметичкам. Потеряет свою независимость, потеряет счастливую легкость хорошо поработавшего и хорошо отдохнувшего человека… Боже мой, она даже не знает его фамилии, не знает, женат ли он! Впрочем, какое ей до этого дело? Ведь не собирается она за него замуж.

Все эти мысли не мешали Надежде Михайловне продуманно и аккуратно приготовиться к приему гостя. Она сняла фартук, протерла лосьоном руки и пошла к большому зеркалу — поправить волосы, надеть кольца, серьги. Это называлось «последний штрих».

Из прозрачной зеркальной дали навстречу ей вышла немолодая озабоченная женщина. Приблизив лицо к стеклу, она увидела пылающий на скулах румянец, испуганные глаза. Минута смятенья: «Не принять ли валокордин?» Нет, не надо. Ни к чему все это.