Александр Рекемчук - Товарищ Ганс

— Да, я понимаю… — кивнул Хельмих. — Вам нужно думать. Такой вопросы нельзя решать… как это? С кон-дач-ка…

Но никто не откликнулся на эту шутку, никто не оценил старательно выговоренного словца.

Хельмих шумно вздохнул, развел руками. Это, вероятно, означало: вот, дескать, какие сложные функции приходится выполнять, дорогие товаришши… И, по чести говоря, эти еще не самые трудные…

Он встал, подошел к маме Гале и, низко склонившись, — так, что осыпалась долу седая грива, — поцеловал ее руку.

— Вы знаете, когда весной разливается Дунай, это..? это вундербар… это невозможно сказать, как бывает красиво!

«Вундербар», — отметил я.

— Когда я был такой мальчик, как Санька…

Он показал, каков он был тогда, но рука его при этом коснулась моей поясницы, и он смутился, поняв, что несколько ошибся в сравнении, что он упустил из виду время. Что он имел в виду прежнего Саньку, того Саньку, а не нынешнего, который с ним вровень ростом.

— Ах, умгекерт! Наоборот, — поправился Ганс. — Когда Санька был такой, как я… Нет… — Он окончательно запутался.

«Умгекерт», — отметил я. Почему-то сегодня в его речи особенно часто проскальзывали слова, от которых он сам уже отвык, хотя это и были его родные слова. Но он отвык от них и теперь, по-видимому, снова старался привыкнуть.

Или же он слишком волновался.

Ведь предстоял отъезд. А они еще ничего не решили. Во всяком случае, так мне казалось, что они еще ничего не решили и, похоже, избегали этого решающего разговора.

Назавтра мы с утра бродили по Москве, бесцельно кружили по улицам и вот очутились на Каменном мосту.

Было солнечно и ветрено.

Река под мостом пучилась от талых вод, клокотала, крутила воронки. По ней плыли мелкие льдышки — запоздалые и сиротливые, отставшие от большого льда.

— Мы поедем по Дунаю на пароходе, — с воодушевлением продолжал Ганс. — Когда уберут мины, а сейчас там много мин…

Вот так они и разговаривали — о том о сем. Вернее, разговаривал Ганс — он сегодня очень много разговаривал. А мама Галя помалкивала. Она была настороженной, замкнутой, спрятавшейся. Она спряталась в себя, и лишь глаза ее зорко посматривали вокруг.

Она ведь впервые оказалась в Москве.

Из-за речной излучины, из-за громоздкого темно-серого, закопченного здания, вздыбившегося над рекой, показался ветхий катерок. Он пыхтел от натуги, он исходил сизым дымом, волоча за собой огромную, тяжелую баржу.

Они двигались трудно и медленно, превозмогая течение, и не скоро достигли моста.

Мы склонились над чугунными перилами.

На корме баржи стояла дощатая хибара с двускатной крышей, похожая на деревенскую избу. Подле этой хибары женщина в цветастом платке стирала в корыте. От хибары к рулю протянулась веревка, и на ней уже колыхались простыни и просыхали под ветром, спустя рукава, рубашонки.

У ее ног копошился ползунок, закутанный в овчинку. А чуть поодаль сидел на чурбаке русоголовый мальчишка лет одиннадцати. На коленях у него была потертая гармошка, должно быть отцовская, еще не по плечу. И он, склоня щеку, насупясь от старания, трогал лады — искал ту самую, нужную ему песню…

Катерок нырнул под мост, вынырнул с другой стороны. Миновала мост и баржа.

Мы тоже перешли на другую сторону.

Теперь перед нами был Кремль. Зубчатая, рыжая, в известковых потеках стена четкими коленами тянулась вдаль. Статные башни в островерхих шлемах зияли бойницами. На взгорье по-над завесью голых деревьев сгрудились лебяжьей стаей, распластали крылья, вытянули белые шеи кремлевские храмы. Ослепительно сверкали кресты. И на горнем ветру полыхал, мятежно бился красный флаг над куполом дворца.

А совсем рядом по весенней воде плыла баржа, и на ней стояла дощатая хибара, сохли на веревке исподники, ветер урывками доносил оттуда робкий перебор гармони, — и это был тоже родной островок России…

Ма отстранилась от перил, обернулась.

— Ты поезжай, — сказала она Гансу. — Езжай по своим делам.

У него сегодня действительно была пропасть всяких дел.

— А мы поедем к Тане. Отвезем посылку.

Мы виделись редко, хотя Татьяна приехала в Москву немногим позже меня.

В балетную школу ей так и не удалось попасть; сказали, что возраст не тот. Покуда был подходящий для этого возраст — не брали, поскольку у нее было неладно с отцом. Когда же с отцом наладилось, когда отец ее честно погиб на фронте, — оказалось, что она уже стара, чтобы учиться на балерину.

В театральном училище ей тоже отказали, не нашли таланта.