Слушая хозяйку, Аркадий Максимович без всякого вкуса прожевывал кусочек колбасы и нет-нет да и поглядывал на Платона, прикидывая, как его лучше нарисовать. Дома за последние дни у него возник новый план, как исправить положение с неудавшимся портретом: этот план и привел его на квартиру к сталевару.
— Знаете, Платон Алексеевич, что я вас попрошу, поскольку мы уж заехали сюда? — сказал он. — Вы перед нашим приходом занимались? Давайте сделаем так, будто нас здесь и нет. Сядьте опять за стол, придвиньте учебник. Выходной костюм ваш далеко? Повесьте пиджак так, чтобы видно было лауреатский значок.
— Зачем это вам? — с недоумением спросила Клавдия Саввишна и поставила блюдце на стол. Чай она пила по-старинному, из блюдца и вприкуску.
Платон, как бы спрашивая, взглянул на Ларису, нерешительно поднялся со стула.
— О, — сказала девушка, с удовольствием прихлебывая с блюдца, хотя дома всегда пила из стакана. — То ли вы еще узнаете, если и дальше будете поддерживать знакомство с папой. Мне, например, приходилось наряжаться и в резиновые сапоги метростроевки, и надевать украинскую сорочку, монисты, и позировать в мордовском сарафане.
— Срисовать хотите? — догадалась Клавдия Саввишна.
— Я готов, — произнес Платон, включая настольную лампу, и придвинул учебник химии. Он чувствовал себя не совсем естественно и старался насмешливо улыбаться.
— Нет, уж вы будьте серьезны, Платон Алексеевич, — сказал Кадаганов, достав альбом и надевая очки. — Не бойтесь, я недолго, только в карандаше.
Он стал делать набросок.
Посидев немного, Платон действительно стал читать учебник. Лариса ела бутерброды, пила третью чашку и, невольно перенимая манеры хозяйки, откусывала от кусочка сахара. Видно, девушка понравилась Клавдии Саввишне, она охотно сидела с ней за столом.
— В молодости-то я была кровь с молоком, заметная, — словоохотливо рассказывала хозяйка; чтобы не мешать художнику, она понизила свой звучный голос. — А муж мне достался по плечо: правда, широкий, будто шкаф. На этом же заводе сталь прокатывал, а жил у Рогожской заставы. Женился, сказал мне: «Беру тебя, Клавдя, для породы. Пошли бог, чтобы дети в тебя родились». И правда: первенькие-то были рослые, в мою стать. Старшему сейчас под сорок, в Иркутске живет, автобазой заведует. Платоша уж предпоследний… ну, этот весь в тятю. Покойник был знаменитый мастер. Но — гордый. Бывало, в праздник нарядимся и идем гулять. Одни. Алексей Прокофьич впереди, чтобы видели, кто хозяин в дому. Я — сзади. А вернулся с гражданской — обмяк. Как собрание, под ручку меня — и ведет…
— А где ваша дочка?
— В кино с соседкой ушла. Прошло минут сорок.
— Спасибо, — сказал Кадаганов сталевару, продолжая наносить последние штрихи. — Больше не буду вас мучить.
— Взглянуть можно? — спросила Клавдия Саввишна, осторожно подходя и заглядывая через плечо. — В самом деле, Платоша! — воскликнула она изумленно. — Так скоро? Прямо будто в фотографии… да там еще часа два ждать нужно, пока снимок изготовят. Право слово, не знала, что художники такие проворные. Что ж, Аркадий Максимович, теперь раскрашивать станете?
К живописцу она стала обращаться с заметным почтением.
— Здесь совсем другое, мама, — сказал Платон тоном извинения перед гостями. — Масляными красками пишут на холсте.
— На материи? — не поверила Клавдия Саввишна и повернулась к художнику, к его дочери. Никто над ней и не думал смеяться, тогда она простодушно заключила: — Я-то думала, на бумаге, как детишки рисуют. Да и откуда знать старому человеку? Разве нас учили путному? Мы ведь возле стали живем.
Все поочередно осмотрели рисунок, живо, естественно передававший Платона за учебой.
Куранты в репродукторе стали отбивать полночь. Все удивились, что так поздно.
— Видите, — сказала Клавдия Саввишна. — Сродственность у нас какая-то вышла, как интересно побеседовали.
Прямо из-за стола, не надев и кепи, Платон вышел на улицу проводить гостей. У подъезда под фонарем стояла знакомая ему легковая машина кофейного цвета. Небо над городом поднималось мутное, озаренное снизу миллионами огней, и среди облаков не сразу можно было разглядеть звезды. Шумно дышал гигантский завод, труба густо дымила, закопченный прибитый снег почти не отделялся по цвету от домов, голых деревьев. Вот взметнулось оранжевое режущее пламя: это в мартеновском цехе сталевар приподнял заслонку печи и взял в ложку пробу.
Сев в кабину, Кадаганов стал разогревать мотор. Лариса наклонилась к окошку.
Читать дальше