Виктор Авдеев - Рассказы о наших современниках

За ним застряло еще две автомашины. Общий вид напоминал поле боя после разгрома. «Москвич» все сбавлял ход: Настюша включила первую скорость, но дальше почва становилась все мокрее, вязче, грязь, словно клейкая резина, густо навертывалась на скаты, машина начала буксовать и, медленно, с трудом миновав автобус и первый грузовик, тоже выбилась из сил и остановилась посреди дороги: от мотора тянуло жаром, он мелко дрожал.

— Выключи, Настюша, — нервно сказал Юрий Николаевич. — Только зря жжем горючее. Вот это здорово: дождь даже не окропил нас, а ехать не можем.

Впереди, насколько хватает глаз, поля и пашни лежали топкие, потемневшие, взбухшие от влаги, а дорога представляла собой сплошное месиво. В блеске предзакатного неба диковато, розовым оловом светились лужи. Видно, здесь прошел настоящий ливень. Тяжело пролетели две вороны, и от их карканья повеяло чем-то еще более безнадежным.

— Дальше не поедем? — спросил Кузька.

— Может, и заночевать придется, — хмуро ответил отец.

— А как же нам с Виталькой в школу завтра? Отец плотнее сжал губы. Ответила за него мать:

— Не одним вам в школу. Оттого что запоздаете вы — в классе станет двумя озорниками меньше. А вот папа не придет — уроки сорвутся.

Сзади, из-под горы, от Старо-Шайгова подъехала еще одна грузовая машина и, как муха, попавшая на липучку, с жужжанием застряла недалеко от «Москвича». Внезапно зарычал, натужно загудел автобус; пассажиры облепили его со всех сторон и стали толкать, пытаясь вытащить из кювета. Автобус долго раскачивался, буксовал, брызгал грязью — и еще глубже осел назад, так что и передние колеса сползли с насыпи.

Тихо, уныло и еще пасмурнее стало вокруг. Водители всех машин, с живейшим участием наблюдавшие за героической попыткой автобуса выбраться из кювета, казалось, еще ниже опустили головы.

Неожиданно совсем с другой стороны показался встречный самосвал. Он шел ходко, как ни в чем не бывало, но не по дороге, а сбоку, за кюветом, по целине, подминая редкие кустики ивняка. Вновь оживились все шоферы, сразу двое из них, подняв руки, пошли к нему наперерез. Самосвал остановился, из кабины выглянул пожилой водитель.

— Откуда гонишь? — спросил один из застрявших.

— Из Саранска.

— Как там дорога?

— Разная. От вас до Лемдяя грязь. А по селу и дальше — ничего. За Рудней снова неладно. Дождь шел полосами.

— А до Лемдяя сколько тут будет?

— Километра четыре, не больше.

Все окружающие жадно прислушивались к разговору.

Шоферы застрявших машин, словно получив «путевую», деятельно засуетились. Самый запасливый обмотал скаты цепями и медленно стал пробиваться через грязь. За ним осторожно, с трудом двинулся второй, третий… Машины вихлялись, сползали на обочину, становились чуть не поперек дороги, но по-прежнему упорно ползли вперед, к невидимому отсюда большому мордовскому селу Лемдяю. Воздух наполнился ревом, стоном, натужным гудением моторов. Вновь зашевелился автобус; теперь он направился не на дорогу, а в обратную сторону, на обрез. Дело пошло легче, и он благополучно выбрался из кювета; очень довольные, хотя перемазанные, пассажиры поспешно заняли свои места, и автобус, грузно и величественно покачиваясь, потянулся к Лемдяю по следу, проложенному самосвалом.

Постепенно все машины ушли, скрылись за лозинками. Левашевы проводили их завистливыми взглядами, почти с тоской. Настюша спросила мужа:

— Может, и мы попробуем?

Он ничего не ответил. «Москвич» дернулся, тронулся вперед, прополз метра четыре, отчаянно забуксовал, и его чуть не занесло в кювет. Выравниваясь, он остановился почти поперек дороги. Такие чудовищные пласты грязи намотались на колеса, что они почти не крутились. Видимо, пробираться дальше не имело никакого смысла.

— Мотор у нашей легковушки слабенький, — устало заключила Настюша и выключила зажигание.

Пустынно, безлюдно стало вокруг. Надвигались сырые, хмурые сумерки, померкли вязкое поле, бурьяны. Неожиданно забрызгал дождик, по крыше автомобиля настойчиво забарабанили капли, и это усилило чувство безнадежности. Левашевы понимали, что они обречены провести холодную, ненастную ночь в грязи посреди дороги.

Художник злился от собственного бессилия. Чем он мог выручить семью? Отправляться в Лемдяй просить у колхозников помощи? На фронте у него по колено оторвало правую ногу, ходил он на протезе; это ему часа три месить грязь, а дети останутся здесь одни, в потемках.

Чтобы чем-то заняться, подавить раздражение, Юрий Николаевич открыл плоский вместительный ореховый ящичек, достал пачку холстов, написанных за две недели в Жегалове. Лучшим действительно был этюд, названный им «На элеватор». Погожий, ветреный день с лиловыми кучевыми облаками, с легкой тенью, бегущей по стерне; над полем кружатся предотлетные грачи, одиноко стоят темные копны свежескошенной вики, а по укатанной пылящей дороге несется колхозная автомашина; в кузове на тугих мешках с зерном лежат трое грузчиков: две девушки и паренек. И грачи, и кустик орешника, и овражек — все это трогало сердце милой, скромной предосенней красотой.