Александр Чаковский - Дороги, которые мы выбираем

Я шел пешком, один, засунув руку в карман и сжимая то письмо.

Не выдержала. Испугалась трудностей, полярных ночей, снежных обвалов, заносов… Нет, все было сложнее. «Испугалась трудностей» — привычные общие слова. Она испугалась не только трудностей, но и самой себя. Побоялась ответственности. За что? За многое. За все. За то, как живешь сама, как живут люди рядом с тобой.

Крамов помог ей принять решение. Крамов — бывший начальник западного участка нашего строительства. Человек, которого я считал своим другом. Жестокий карьерист и себялюбец. Он научил ее найти выход. Очень простой выход: уехать.

Первые недели после ее отъезда — нет, бегства, — я ждал от нее письма. Не знаю почему. В той записке, которую она оставила на столе в своей покинутой комнате, все было сказано. И все же я ждал.

Я ждал не только письма. Иногда я ловил себя на том, что долго и пристально смотрю на дорогу в надежде увидеть ее: вдруг вернется?..

По ночам я прислушивался к шагам в коридоре. Высчитывал время, которое ей понадобилось бы, чтобы добраться до нашей стройки, если приедет с московским поездом. Восемь часов от Заполярска до Тундрогорска, пятнадцать минут до нас… Но она не появлялась на дороге, чужие шаги звучали по ночам в коридоре. От нее не было ни вестей, ни писем. Она исчезла бесследно…

Нет, она не исчезла. Это неправда, что я перестал думать о ней. Я думал о ней все время. Может быть, теперь я вспоминал о ней, реже, чем тогда, но забыть ее совсем я не мог. И как только я вспоминал о Светлане, все связанное с ней, все события, цепляясь одно за другое, вставали перед моими глазами. Мне казалось, что она рядом, близкая, родная, в синем, покрытом буровой пылью комбинезоне; я видел ее силуэт в окне нашего дома, видел ее лицо, мокрое от слез, когда погиб Зайцев, я слышал ее гневный, полный отчаяния голос: «Уйдите, Крамов, я люблю только тебя, Андрей, только тебя!»

И вдруг, не понимая, как это случилось, я увидел, что держу перед собой в руке скомканное письмо Светланы. И уже речи не могло быть о том, чтобы бросить это письмо, — я поспешно, точно боясь, что оно может выпасть из моей руки, исчезнуть, стал расправлять смятый листок бумаги… Она писала:

«Милая Людмила Тимофеевна, я для вас почти чужая, но вы помогли мне один раз, и я хотела просить вас помочь во второй.

Не смогли бы вы при случае передать от меня привет Андрею Арефьеву. Сама писать ему я не могу… Ничего больше не говорите и ни о чем его не спрашивайте, — только привет, и все…

Я живу в Москве, мой адрес: Воровское шоссе, 17, квартира 18. Сообщаю об этом на тот случай, если вы захотите ответить мне.

Ваша Светлана Одинцова».

…Я стоял один, совсем один на пустынной дороге. Солнце уже садилось. Темно-красные тени легли на верхушки гор.

От Тундрогорска до площадки, на которой расположились наши дома, было пятнадцать минут езды на автобусе. Но я пошел не по автомобильной дороге, а свернул на тропинку, ведущую по склону горы: мне не хотелось сейчас встретиться с кем-либо.

Письмо Светланы я разорвал и выбросил. Заставил себя сделать это. Она испугалась жизни, испугалась любви. Даже письмо побоялась написать прямо мне. Нашла посредника — Людика! Ведь это при ее помощи она сбежала, бросила всех нас, нашу стройку, меня, людей, которые ее так любили! Может быть, она уехала с Крамовым… Может быть, они даже… От одной мысли, что Светлана, может быть, в Москве вместе с Крамовым, у меня сжались кулаки. Нет, это была не просто ревность, нет. Чувство, которое я испытывал сейчас, было сильнее и глубже, чем только ревность.

Я все еще мальчишка, тряпка, если после всего, что произошло, могу думать о ней. Все. Кончено.

Занятый своими мыслями, я шел, глядя под ноги, по тропинке, так хорошо мне знакомой. И когда я наконец дошел до поворота, то увидел нечто совершенно неожиданное.

Почти у самого подножия горы стояла палатка. Это была большая палатка, человек на десять наверное, а за ней — две другие, поменьше. Незнакомые мне трое мужчин и женщина копали землю. Все это — и палатки в лощине и люди на фоне гор, освещенных неярким полярным солнцем, — выглядело особенно отчетливо.

Мне бы сразу догадаться, что это палатки геологической экспедиции. Но в мыслях своих я был так далеко отсюда, что все сообразил лишь тогда, когда женщина воткнула в землю лопату, выпрямилась, увидела меня и окликнула:

— Товарищ Арефьев!

Ну конечно, это была та самая Волошина. Теперь, когда остальные люди, прекратив копать, тоже уставились на меня, убегать было бы просто глупо. Тем более что Волошина уже шла мне навстречу, спрашивая на ходу: