Ахмедхан Абу-Бакар - Ожерелье для моей Серминаз

Мать меж тем продолжала на веранде свой монолог, обращая его теперь ко мне:

— Лучше бы руки твои отсохли прежде, чем коснулись этой женщины! Лучше бы ты ослеп, чтоб никогда не увидел ее! Пусть бы оглох, только бы не слышал ее вкрадчивого голоса! Да чтоб окаменел твой бесстыжий язык раньше, чем ты скажешь ей слово любви!

Я невольно подумал, как трудно было бы уцелеть человеку на белом свете, если б от проклятий действительно умирали. Ведь в этом случае не понадобилось бы и армий: пригласи десяток вдовушек из нашего аула, и они извергнут ровно столько проклятий, сколько воинов в стане врага.

— Ну и мастерица же ты плести веревки из слов! «Да чтоб… Да чтоб…» Хватит! Неужели ты не видишь, все соседи залезли на крыши! — тихо говорил дядя, обращаясь к матери мягко, словно боялся, что она начнет плести такую же веревку и для него, — Тише, тише, Айша, уже и ставни скрипят у людей…

— Пусть скрипит все на свете, но такого позора я ему не прощу! — продолжала во весь голос моя добрая мать.

— Что случилось, соседка? — спросила с крыши соседней сакли Мицадай, старуха с таким сморщенным лицом, что всякий раз, глядя на него, мне хотелось взяться за горячий утюг. Мицадай — первая в нашем ауле сплетница, даже имя ее говорит об этом: Мицадай — значит «Тетя-крапива!» — Корова твоя околела, что ли? Уж очень громко кричишь…

Да, на уме у Мицадай постоянно одно и то же: наша бесхвостая корова. На днях Мицадай и еще несколько соседок разговорились у колодца. Неизвестно, кому из них пришло в голову помечтать: а что бы каждая попросила, если бы сейчас на край колодца опустился ангел? Одна сказала: «Попрошу, чтобы новая работа моего сына удивила самых лучших мастеров!» Вторая призналась: самое большое ее желание — чтобы в этом году ее внучка сдала экзамены в университет. Когда же спросили Мицадай, она крикнула: «Хочу, чтобы у Айши околела корова! Моя подохла, пусть и Айша сидит без молока!»

— Рано радуешься, соседка, я ее еще утром проводила в стадо! — ответила мать.

— Я решила, что она на пастбище и околела, — промямлила Мицадай. — А что же случилось?

— Не твоя это забота, на ком мой сын женится, но я не допущу, чтобы он связался с Серминаз! — крикнула мать.

— Замолчи же наконец! — продолжал свои уговоры дядя. — Уйдем в дом, а то сраму не оберешься от этих сплетниц!

— Где он?

— Да нет его, ушел твой сын!

Дядя был прав. Я и на самом деле собирался пройтись мимо сакли Серминаз, покашлять немного у ее окна — вдруг она выглянет, — а если удастся, то и забросить к ней в окно свою новенькую серую кепку, которую привез мне дядя из Тбилиси. Папаху я надеваю редко, но кепку мою Серминаз узнает, а известно, что если юноша бросает в окно девушки свой головной убор, значит, он признается ей в любви, — это тоже обычай.

Но в эти самые минуты меня осенила великая мысль: только я один могу примирить два враждующих рода! И если до сих пор в моей душе еще мелькали сомнения — а окончателен ли мой выбор? — то теперь они исчезли напрочь. Да, я свяжу свою судьбу с Серминаз и тем самым зажгу факел мира. Какой бы роковой ни была ошибка, разделившая два наших рода на целую сотню лет, ее можно исправить!

Голоса матери и дяди больше не слышались, видно, Даян-Дулдуруму удалось убедить мать, что недостойно женщине из нашего благородного рода вести себя так на людях.

Я вышел из-под навеса, где хоронился, во двор.

— Э-эй, Мицадай, что там стряслось у твоей соседки? — спрашивала женщина с крыши одной сакли верхнего квартала. В ее руках ослепительно сверкали спицы, и чулок, который она вязала, непостижимо вытягивался на глазах.

— Говорят, что их байтарман связался с Серминаз. Это, конечно, к добру не приведет!

— Не может быть!

— Как не может быть, когда я своими ушами слышала! Что слышала, то и говорю!

— Неужели не нашлась для него в ауле девушка? — присоединилась к ним третья женщина, которая на своей крыше перебирала на плоской тарелке чечевицу для плова.

— А она кто же, по-твоему? — ехидно хихикнула Мицадай. — Или она парень, переодевшийся в женское платье, чтобы избежать обрезания?

— Была когда-то девушкой, до того, как в Россию поехала, — возразила женщина с чечевицей. — Разве ты не замечала, как она после поездки округлилась?

— Значит, она была замужем?

— Откуда мне знать? На свадьбу меня не приглашали.

— А может, она связалась с их шалопаем? — И Мицадай показала рукой на нашу саклю. — Чего теперь не бывает! Вот разве только рассвет и закат еще не поменялись местами, а остальное все перепуталось на грешной земле…