— Оглашается список избранных в члены совета! По большинству голосов избранными оказались: первый — Прохор Рвачев и второй — Ефим Озеров.
* * *
Ефим зашел в конюшню, подложил кобыле сена, и едва лишь ступил на скрипевшее от мороза крыльцо, в сарае загорланил петух. По черному пологу неба приплясывали желтые крапинки звезд, стожары тлели над самой головой. — „Полночь“, — подумал Ефим, трогая щеколду. По сенцам, шаркая валенками, кто-то подошел к двери.
— Кто такое?
— Я, Маша. Отпирай скорее!
Ефим плотно прихлопнул за собою дверь и зажег спичку. Фитиль, плававший в блюдце с бараньим жиром, чадно затрещал. Стягивая с плеч шинель, Ефим нагнулся над люлькой, висевшей у кровати, и брови его разгладились, возле рта легла нежная складка, губы, посиневшие от холода, зашептали привычную ласку. В лохмотьях, в тряпье, разбросав пухлые ручонки, заголившись до пояса, лежал розовый от сна шестимесячный первенец. На подушке, рядом с ним — рожок, туго набитый жеваным хлебом.
Осторожно подсунув руку под горячую спинку, Ефим шопотом позвал жену.
— Перемени подстилку, обмочился, поганец!..
И пока сымала она с печки просохшую пеленку, Ефим вполголоса сказал:
— Маша, а ить меня выбрали в секретари.
— Ну, а Игнат с другими?
— В дыбки становились! Беднота за меня, как один.
— Смотри, Ефимушка, не наживи ты беды.
— Беда не мне будет, а им. Теперя начнут меня спихивать. В председатели-то прошел Игнатов зять.
* * *
Со дня перевыборов через хутор словно кто борозду пропахал и разделил людей на две враждебных стороны. С одной — Ефим и хуторская беднота; с другой — Игнат с зятем-председателем, Влас, хозяин мельницы-водянки, человек пять богатеев и часть середняков.
— Они нас в грязь втопчут! — неистово шумел на проулке Игнат. — Я знаю, куда Ефим крутит. Он хочет уравнять всех. Слыхали, што он у Федьки-сапожника напевал? Будет, мол, у нас общественная запашка, будем землю вместе обрабатывать, а может, и трактор купим… Нет, ты сперва наживи четыре пары быков, а посля и со мной равняйся, а то, кромя вшей в портках и худобы, нету! По мне на трактор ихний наплевать. Деды наши и без него обходились!..
Как-то перед вечером, в воскресенье, собрались возле Игнатова двора. Заговорили о весеннем переделе земли. Игнат, подвыпивший ради праздника, мотал головой и, отрыгивая самогонкой, вертелся возле Ивана Донскова.
— Нет, Ваня, ты по-суседски рассуди. Ну, на што вам, к примеру, нужна земля возля Переносного пруда? Да ей-богу! Земля там жирная, ей надо вспашку и обработку как следовает! А ты какого клепа вспашешь с одной парой быков? Ты по-советски середняк, тоись стоишь промеж Ефимкой и мной, обсуди, с кем тебе выгодней якшаться? Вот ты по-доброму, как сусед, и того… На што вам земля у Переносного?
Иван сунул палец за вылинявший кушак, спросил прямо и строго:
— Ты это куда гнешь?
— Про землю тоись… Ну, сам посуди, земля там жирная…
— По-твоему, стал быть, нам хоть на белой глине сеять можно?
— Вот-вот!.. Опять же я не про глину… Зачем на глине? Можно уважить…
— Земля у Переносного жирная… Гляди, дядя Игнат, как бы ты не подавился жирным куском!..
Иван круто повернулся и ушел. Среди оставшихся долго цепенела неловкая тишина.
А на краю хутора у Федьки-сапожника в этот же вечер Ефим, вспотевший и красный, потряхивая волосами, неистово махал рукой.
— Тут не пером надо подсоблять, а делом! Селькоров этих расплодилось ровно мух. И с делом и с небылицами прут в газету, иной раз читать тошно. А спроси, много из них каждый сделал? Замест того, штоб хныкать да к власти под подол, как дите к матери, забираться, кулаку свой кулак покажи. Што? К чортовой матери! Беднота у советской власти не век должна сиську дудолить, пора уж самим по свету ходить… Вот именно, без помочей! Прошел я в члены совета, а теперь поглядим, кто кого.
* * *
Ночь неуклюже нагромоздила темноту в проулках, в садах, в степи. Ветер с разбойничьим посвистом мчался по улицам, турсучил скованные морозом голые деревья, нахально засматривал под застрехи построек, ерошил перья у нахохоленных спящих воробьев и заставлял их сквозь сон вспоминать о июньском зное, о спелой, омытой утренней росой вишне, о навозных личинках и о прочих вкусных вещах, которые нам — людям — в зимние ночи никогда не снятся.
Возле школьного забора в темноте тлели огни цыгарок. Иногда ветер схватывал пепел с искрами и заботливо нес в высь, покуда искры не тухли, и тогда снова над густо-фиолетовым снегом дрожала темь и тишина, тишина и темь.
Читать дальше