Варлам Шаламов: Рассказы 30-х годов

— Начнем, пожалуй. Только вот Полонского и присных нет. От Лефа-то явились, а вот от блефа никого нет.

1927 г. Зал Политехнического музея шумит на вечерах Маяковского. Лекция «Даешь изящную жизнь».

— Я — за кружевные занавески на окнах рабочих квартир, — начинает Маяковский. — Я за канарейку в комнате рабочего! Мещанство — не в вещах, мещанство в людях! Мещанство — вот в этой папке! — Из огромного портфеля вытаскивает Маяковский «революционный» романс Музгиза «а сердце-то в партию тянет». — Внимание!

Вот полюбуйтесь! Бубенчик! Епишка, у которого партийные книжки. Не книжка — партбилет, а книжки. Вам смешно? А тут не один смех слышится. Этот бубенчик звенит в том, что «на плечиках френчик». Откуда этот френчик на плечах? Такие фречики носили господа офицеры — на плечах.

Вот с чем нужно бороться. Против этого контрреволюционного «бубенчика», за изящную жизнь, за красивую жизнь, которую мы вплотную начинаем строить.

Переходим к стихам:

Аплодисменты всего зала.

По утрам Лена глядела в зеркало с ненавистью. Зеркало честно и без всякого сочувствия отражало скошенный подбородок, вздернутый нос, кустами какими-то растущие брови. Да, некрасива, некрасива. И ничего тут не поделаешь, разве снова родиться. Вот быть бы такой, как Паня Шпагина — первая красавица ФЗУ, сейчас за ее станком — шум, смех, всякий, кто пройдет мимо — улыбнется, заговорит. А на Лену никто не обращает внимание, разве только по делу…

Эй, Федоров, кому сдавать смену?

Вот тебе сменщик.

Я станок Игнатову не сдам, Павел Иваныч.

Это почему?

Поломает. Пусть ФЗУ кончит, тогда и к станку идет.

Не глупи, Казакова. Не век же ему тележки возить. В техкружке Игнатов занимался. В остальном, ты подучишь. Ты ведь у нас профессор по фрезерной части.

Как учить, так профессор, а как фотографа в цех звать, так Шпагину снимают. Красивых ищите?

Ревнует. А к кому ревнует? К парню?

Нет, к газете, к станку.

Ребенок, право, ребенок, — сказал мастер.

Ну, Петька, придется мне видно остаться. Лекцию тебе читать. Становись вот сюда. Вот деталь. Номер ее 6017. Работать ее надо быстро. Начинай, показывай, чему вас на кружке учили. Поправлять буду.

Грязно тут у тебя, Лена…

Стружка, тряпка — это не грязь. Во всех цехах так. Чище нельзя, не дома.

Игнатов оказался способным учеником, а Лена — «профессором», и вскоре не стало надобности в учебе после смены.

Игнатов принес газету. Заводская многотиражка писала о нем — чернорабочем, ставшим квалифицированным фрезеровщиком.

Лена прочла газету и скомкала ее.

— Как ты ни работай, лучше меня работать не будешь.

— Посмотрим.

— Разве станок мой испортишь.

— Станок-то у нас один. Да и радость не в этом.

— Верно. — Лена досадливо откинула волосы со лба. — Вот что, Петька, ты учись скорей. А я уйду с завода. Работаешь, работаешь, и никто на тебя внимания не обращает.

В расчетной ведомости, небось, обращают…

Да разве мне деньги нужны?

Боишься меня. Училась, училась, а пришел Игнатов, два месяца проработал и сделает теперь больше, чем ты.

Ты каждый день сдавай столько…

Так началось молчаливое соревнование сменщиков. Паня Шпагина, свесив ноги в черных лакированных туфельках с подоконника клуба, болтала с подругами: ненавижу его, рыжего летчика. Видеть не могу, а каждый вечер встречаюсь. Тянет. Целую и думаю: хоть бы погиб, проклятый…

Влюбилась, влюбилась, — захихикали подруги.

Вот странно, — сказала Лена, отрываясь от книжки. — Я также с Петькой Игнатовым. Не от любви. И не целовала. А ненавижу.

Влюбилась, влюбилась, — захохотали подруги.

Эх ты, принцесса от станка, — засмеялась Шпагина. — Дай-ка книжку. Так и есть. «Фрезерные станки». Брось ты эту премудрость.

Дайте мне, — сказала Лена библиотекарше, — что-нибудь поинтереснее.

Вот «Кавказский пленник». Про любовь.

Возьму, — сказала Лена. — Почитаю про любовь. Может, красивой стану.

— Петька, я хорошую книгу прочла. Сочинение Толстого «Кавказский пленник».

— Я читал эту книгу. — Игнатов снимал спецовку. — Что тебе здесь понравилось?