Юрий Гончаров - Последняя жатва

Москва ему вспоминалась, где был он всего раз – с экскурсией на Выставке народных достижений. Им еще Кремль показывали, музеи, по Москве-реке на пароходе провезли. В тот год район выдвинулся в области по всем показателям, сдал много хлеба, лучших колхозников и механизаторов наградили грамотами, орденами. Наградили «Знаком Почета» и Петра Васильевича, а потом и в Москву повезли, столицу смотреть, – тоже вроде как в премию…

Но чаще всего мысли Петра Васильевича были заняты другим. Вспоминалась ему покойная его жена Анастасия Максимовна, Тая, и с чувством какой-то своей вины перед нею Петру Васильевичу все хотелось понять, правильно ли они жили без малого тридцать лет, ни разу Петр Васильевич у нее об этом не спрашивал – не жалеет ли она, что такой вышла ее жизнь, – в голову тогда это не приходило. А теперь раздумывал, что ответила бы ему Тая на такой его вопрос, если, конечно, по чистой совести… Вроде бы все хорошо было – без ссор, без брани, ничем он ее не обижал и она его ничем ни разу не обидела. Люди даже их в пример ставили: вот как живут, никто на другого голоса не повысит…

А все же что-то не то…

Поженились они вдруг, даже и не гуляли нисколько. Он из госпиталя пришел, праздновали его возвращение, собрались все родичи, соседи. Мать поставила самогону, он бутылку спирта с собой принес: знал, что понадобится, по дороге домой выменял на одной станции на пару белья и новые портянки, что в госпитале при выписке дали.

– Живой, значит, ты остался, – как бы подтверждая этот факт, сказал в разгар застолья Савелий Платонович, Митрошкин дед, – махонький старичок с пушистым венчиком вокруг лысой макушки; бороденка у него местами вылезла, местами торчала сивыми клочьями. Выпил он всего граненый стаканчик, а уже захмелел, глаза заискрились, в них заиграло лукавство, озорство. – Теперь, Петруха, – продолжал Савелий Платонович с таким видом, словно бы открывал Петру Васильевичу что-то очень ему нужное, до чего он сам не сможет додуматься, – теперь, стало быть, тебе закон природы соблюсти надо… Жениться, деток заводить. Убыль народа какая, пополнять ее срочно требуется!..

Петр Васильевич к тому моменту выпил уже не один, а четыре или пять граненых стаканчиков, душа его окрыленно летела куда-то, восторженно, бесшабашно. Только тот, кого сто раз убивали и не убили, кто вот так, живой, возвращался с войны в свой дом, поймет, как было Петру Васильевичу в тот день, за столом.

– А что? – оказал он согласно и решительно. – Женюсь! Правильно, Савелий Платоныч, говоришь, мудрые твои слова!

На дальнем конце стола, на самом уголке, затиснутая среди взрослых, сидела Тая Фомичева, Максима Авдеича, колхозного конюха, дочь. Ей даже не полагалось тут быть, такую молодежь не звали, она сама, без спроса и зова, незаметно просочилась вслед за отцом. Интересно ж ведь – раненый фронтовик вернулся, свой, деревенский. Мало еще кому посчастливилось оттуда прийти, хотя бы и с тяжелой раной; одни похоронные извещения почта в село второй год подряд приносила…

Идя на праздник, Тая надела белую блузку, покрылась белым батистовым платочком в мелких горошинах. Белолицая, точно молоком умытая, кареглазая, брови – как углем кто две тонкие дужки провел. Она одна за столом была такая юная, чистая, свежая. Взгляд Петра Васильевича при его решительных громких словах попал на нее, и она показалась ему красавицей.

– А что? – повторил он. – Вот на Тае и женюсь! А ты, Платоныч, сватом будешь. Пойдешь, Тая, за меня? Ты не боись, что я покалеченный. Зато я живучий. Заживет, еще вприсядку плясать буду!

Вскинулся шум, галдеж. Тая ничего такого не ждала. Когда Петр Васильевич уходил в армию, она еще совсем девчонкой считалась, пацанкой, он ее и не замечал тогда. Взрослому, совершеннолетнему парню – и с такой мелюзгой знаться! Это уже за военные годы она подросла, оформилась в девушку, невесту. Она вспыхнула, растерялась. Конечно, шутка, да ведь от такой шутки кто не зардеется?

– Пойдет, она согласная! – закричал пьяненький Савелий Платонович, блестя лысиной, встряхивая клочьями своей щипаной бороденки. – Теперь девки женихам отказу не дают, забыли про это дело, женихи теперь что золото! И родитель согласный! Максим, чего сидишь, говори, чтоб тебя слыхать было!.. А ты, Петруха, верно, боевой солдат, хваткий, глаз у тебя вострый! Ишь как шустро действуешь – прям сразу на прицел и без промаху! Самую, можно оказать, сортовую девку! А ну, наливай, наливай, выпьем, значит, за сговор… Я, между прочим, сват знаешь какой? Ты не пожалеешь, у меня рука легкая! Век будешь жить – так век меня благодарить и будешь!..