Юрий Гончаров - Последняя жатва

Поле, которое он убирал с товарищами, наполовину уже пустое, в копнах соломы, наполовину с еще стоящим хлебом, тоже было знакомо Петру Васильевичу до каждой рытвинки. Но давненько, с позапрошлой жатвы, не случалось ему сюда заезжать, в этот край колхозных земель, и он с интересом и любопытством оглядывал равнину, желтые покатые увалы вдали. Поля, их вид – в постоянной перемене, каждое новое лето они уже другие, их надо заново узнавать, заново осваиваться в знакомых местах. Петр Васильевич вспомнил, что неподалеку в овражке есть родничок, совсем крохотный, неприметный, даже мало кому известный. Когда-то в молодые годы Петр Васильевич случайно открыл его, и с тех пор каждое лето он поил Петра Васильевича чистой ключевой водой. Она была не только вкусна, вместе с нею что-то свежее, крепкое вливалось в тело, точно вода была не простой, обычной, а той самой сказочной, животворной, что даже убитого воина поднимает на ноги, опять делает молодцем и красавцем.

Петра Васильевича потянуло к роднику, лишь только он вообразил себе его холодную струю, блестящую в глубине узкого глинистого разреза. Не из одной жажды, явственно ожившего в нем ощущения воды, дарящей бодрость и здоровье, – ему захотелось с родником встречи, свидания совсем так, как тянет к близкому, старому другу после долгой разлуки.

Комбайнеры закуривали. Митроша приволок в лесопосадку охапку соломы с поля, растянулся на ней: руки под голову, ноги в пыльных сапогах врозь.

– Куда ты? – окликнул он Петра Васильевича. – Вон уже обед везут.

– Я поспею… – отозвался Петр Васильевич.

Он пошел вдоль лесной полосы, приглядываясь, где удобней перейти на другую сторону.

Там простиралась такая же песочно-желтая от созревших хлебов, лишь чуть холмистая вдали равнина. Здесь кончались земли колхоза, и не только колхоза – района, области. Та холмистая даль, дрожащая в мареве, была уже Тамбовщина, про которую местному человеку всегда кажется, что там уже и люди чуть другие, и коровы, и собаки по-своему лают, и в деревнях тамошних живут чем-то чуть-чуть непохоже, как в здешних, воронежских. Даже ветер, что дует оттуда, с той стороны, зимой – обжигающе-студеный, летом – шумный, влажный, пахнущий лесами и речными луговинами, бобылевские и другие здешние жители отличают особо, называют его «тамбовец».

Петр Васильевич прошел по меже через хлеба, последние хлеба колхоза. Здесь они всегда удавались почему-то лучше, и сейчас тоже стояли высокие, по пояс и выше. Открылась непаханая, густо забурьяненная, в осоте и репейниках земля, воронежская и тамбовская граница. Петр Васильевич осмотрелся, ища знакомый ему распадочек. Он без примет, ни кустика, ни деревца возле, и каждый раз искать его приходится так, будто он нарочно прячется от людей.

Вот пологая низинка. Вот нависающий над нею крутой бережок. А вот и узкий овражек, как трещина, расколовший этот бережок.

Но где же родник? На дне только влажно, мокрая черная земля, глина, щетинка зеленой травы – и нет той блестящей струи, обегающей из одной выемки в другую, точно из ладони в ладонь.

Петр Васильевич наклонился над овражком. Вот как – и родничок изнурила злая засуха, долгий, погибельный для всего живого, зной.

Он сошел на дно овражка, стал раскапывать руслице родничка. Пальцы сразу провалились в жидкую грязь.

Он стал отчерпывать ее ладонями и почувствовал живой холод воды, быстро, под его пальцами, наполняющей выкопанную им ямку. Родничок не пропал, не иссяк намертво, – слабо, но он пробивался из тела земли, кружа в ямке белесую пену, соринки, оборванные корешки трав.

Петр Васильевич подождал, пока вода очистится, посветлеет, проглянет в ямке дно. Он осторожно опустил в стекловидную влагу чистые ладони, поднял их ковшом. В ладонях была та же, что и всегда, вода, льдисто-холодная, пресновато-душистая, со вкусом талого снега.

Петр Васильевич выпил полную пригоршню, омыл лицо, грудь под расстегнутой рубашкой, намочил голову. Посидел над родником, глядя, как играют маленькие бурунчики на его дне, как блестит в его зеркальце голубое небо, опрокинутое над степью.

Живи, родничок! Пусть прилетают к тебе птицы, осторожно крадется днем и ночью всякая четвероногая тварь. Всем ты нужен. Одним ты радость, отрада, другим – сама жизнь, спасение… Пусть и люди помнят тебя сердцем, как помнил всю жизнь Петр Васильевич, приходят к тебе напиться твоей снеговой, сбереженной в подземных кладовых воды, посидеть рядом, послушать степную тишину, отдохнуть душой и, может быть, чему-то у тебя поучиться, порадоваться твоей пользе, тихому, незаметному, бескорыстному добру, что есть от тебя в мире…