Александра Бруштейн: Свет моих очей...

Георгий Дмитриевич внезапно умолкает. Можно подумать, он и не собирался говорить и разговорился нечаянно и выложил с три короба незаметно для себя, а сейчас опомнился, и больше говорить ему не хочется… А нас, слушающих его, стало больше. Подошел пожилой слепнущий врач Корнев из Ленинграда и маленькая тихая женщина Александра Артемьевна.

Георгий Дмитриевич хмуро оглядывает всех нас и, резко повернувшись, уходит. Он удаляется по безрадостному длинному коридору, такой ссутулившийся, такой удрученный, словно его в самом деле поманил за собой вестник горя — Черный Человек Уэппентэк.

Александра Артемьевна смотрит вслед Георгию Дмитриевичу и тихонько качает головой.

— Мается человек… — говорит она негромко.

Но тут неожиданно сердится доктор Корнев. Сердится и брюзжит совсем по-стариковски:

— Мается он! Да кто тут не мается? Что это — курорт? Сочи — Ривьера? Плел тут, плел! Врал-врал! Пропади он совсем!

— Он не врал, — пытаюсь я успокоить Корнева. — Конечно, горе сложнее, чем счастье, и болезни многообразнее, чем здоровье…

— А кто его просит об этом распространяться? Можно подумать, без него, благодетеля, не знали мы этого!

Когда и Корнев уходит, сердито шаркая подошвами по паркету, Володя Горев рассказывает:

— Знаете, этот Корнев был врачом детского санатория под Ленинградом. Во время пожара он шестнадцать ребят из огня вынес. А уж самому уйти не пришлось: хотел прыгнуть с балкона второго этажа, — балкон рухнул вместе с ним. Когда вылечился от ожогов, оказалось в одном глазу десять процентов зрения, в другом — и того меньше. Теперь его здесь лечат. Филатов сказал — поможет ему лечение…

— Значит, поможет, — спокойно говорит Александра Артемьевна. — Филатов зря не скажет.

— Да уж! Как же! Филатов… — ядовито поджав губки, встревает в разговор Нонна Александровна, мрачная старуха, похожая на тощую осеннюю ворону. — Помогут ему, как же! Что-то не вижу я здесь таких счастливцев, которым Филатов помогает!

— Смотреть не умеете! Или не хотите видеть! — резко откликается Володя. — А вы поднимитесь этажом выше, во второе отделение, — там чудеса увидите!

— Зачем же мне в чужое отделение ходить, чужие чудеса смотреть? Я хочу, чтобы мне помогли, — здесь, в нашем отделении, помогли! Да и вы того же хотите, и все этого хотят, не скрывайте! — И Нонна Александровна плывет прочь. Она ведь ходит по коридору не просто, а целеустремленно: каждые два часа — по 15 минут. Моцион!

— У! — сердится Володя, глядя ей вслед. — Каркнула — и улетела! Знаете, как ее Георгий Дмитриевич прозвал? Не Нонна Александровна, а «Ворона Кассандровна». Была у греков такая злая вещунья, Кассандрой звали… Смотрите, она к Шурочке подсаживается… Ух, ты!

Теперь мы с Александрой Артемьевной одни у окна. Она удивительный человек. Как многие из нас, она теряет зрение. Сама врач, она понимает, что случай ее неизлечимый. Но с утра и до ночи Александра Артемьевна занята чужими горестями. Как ни мало осталось у нее зрения, она водит тех, кто совсем ослеп, в умывалку, в столовую, в кабинет врача. Вьется вокруг тех, кто нуждается в участии, а таких здесь, ох, много. И всем существом переживает чужие беды.

Любопытно, что перед Александрой Артемьевной здесь охотно раскрываются все, а о ней никто из нас, в сущности, ничего не знает. Есть ли у Александры Артемьевны близкие, семья, дети, не знаем. Даже диагноз ее болезни нам не известен, никогда она об этом, как и вообще о себе самой, не говорит. Глаза ее рассмотреть невозможно: верхние веки низко приспущены, между веками видна лишь узенькая щелка. Почему это? Не знаем. В последнее время ее, видимо, сильно мучают боли в глазах. Это мы замечаем, но спросить, в чем дело, не решаемся. Знаем наперед: она промолчит и тотчас же заговорит о чем-нибудь другом.

Вот и сейчас, когда мы с ней сидим одни, я не решаюсь спросить ее, как она себя чувствует, что у нее болит… Она улыбнется и ничего не ответит.

— Александра Артемьевна, вот вы прежде сказали, что Георгий Дмитриевич мается… Оттого, что слепнет, да?

Александра Артемьевна отвечает не сразу:

— Слепота — это лестница… Человек всходит по ней вверх. И на каждой ступени — новая боль… Георгий Дмитриевич — человек с большим положением, видный работник, образованный, культурный. И вдруг — слепота!.. Сперва пришла та ступень, на которой надо было все больше отодвигаться в тень, уступать место здоровым. Георгию Дмитриевичу стало казаться, что он уже балласт, что держат его из жалости… До того дошло что вернул партбилет! Конечно, билета у него не взяли, убедили его, что он нужный, очень нужный человек. Потом пришла новая ступень — и новая горечь: это когда из-за слепоты теряешь близкого человека… Не всегда, конечно, так бывает, но все-таки часто видим мы это! Слишком даже часто… Вот у Георгия Дмитриевича есть жена… А бывает она здесь? Ходит она к нему? Нет. Даже не пишет… Разлюбила, ненадобен стал без прежнего блеска, положения, заработка…