Александра Бруштейн - Свет моих очей...

Вначале я немного боялась боли. Но боль возникла — и то совсем не сильно, вполне терпимо — только один раз: когда во время обезболивания шприц шарил где-то позади глазного яблока. В этот момент я даже вроде немного закряхтела, но тут же Татьяна Павловна провела пальцем по моей щеке, и я успокоилась. Все остальное прошло на полной безболезненности — и полном моем спокойствии. Я даже не могу вспомнить, о чем я думала в это время, — кажется, ни о чем. Страха не было вовсе. Надежд тоже не было — сорняки спрятались глубоко в душе и не поднимали голов.

Длилась операция, как мне показалось, недолго — так с полчаса. Но это, конечно, очень субъективно, — за правильность не ручаюсь.

Потом Варвара Васильевна сказала в мой слуховой аппарат:

— Ну, вот и готово.

Глаза у меня были забинтованы оба. На оперированном глазу, кроме того, еще был надет проволочный колпачок, похожий (я не раз видела у других оперированных) на выпученный жабий глаз.

Потом меня положили на «трамвайчик» — носилки-каталку на колесиках с резиновыми шинами — и осторожно повезли по бесконечным коридорам. Домой — в нашу третью палату.

Вот тут и стали подходить к трамвайчику все друзья. Они ждали меня в коридоре. Никого я не узнавала, — глаза-то ведь были завязаны. Иные говорили два-три слова в мои слуховой аппарат, — я держала его в руке. Узнала я только одного человека — Марию Семеновну Кореняко, — узнала по твердому прикосновению широкого браслета от часов на левой ее руке. Остальных я сослепу все путала!

— Тиночка? — спрашивала я.

— Нет, Люся Виноградова.

— А это кто? Света?

— Нет, это я, Катя Евтушенко.

— А это я, Петя-шофер.

До вечера я лежала тихо и спокойно, а главное, неподвижно. Об этом мне напоминали все время! А вечером кто-то пришел, сел около моей кровати и, взяв мой включенный слуховой аппарат, сказал в микрофон:

— Здравствуйте. Это я — Юрий Викторович.

— Здравствуйте, Юрочка…

— Я сейчас пришел на дежурство. И я хочу вам сказать… только, пожалуйста, не подскакивайте и не подпрыгивайте, — вам надо лежать неподвижно…

— Юра, я буду как бревно!.. Ну?

— Весь институт гудит как улей!.. Сегодня многие присутствовали при операции… Все говорят — в один голос! Понимаете, в один голос! — что Варвара Васильевна сделала вам первоклассную операцию! И катаракту удалила, и обе сумки, и еще сделала профилактическую операцию: вырезала кусочек радужной оболочки, чтобы у вас не было глаукомы, — понимаете? Одним словом, все в восторге от Варвары Васильевны!

— Ох, Юра! Спасибо…

В первую ночь после операции Варвара Васильевна поручила санитарке Леночке сидеть безотлучно возле моей кровати — следить за тем, чтобы во сне голова моя не кренилась ни на правую, ни на левую сторону. Чтобы нос был, так сказать, перпендикулярен к лицу — как мачта к палубе!

Ночью я несколько раз просыпалась — иногда оттого, что Леночка, взяв меня осторожно двумя пальцами за нос, возвращала мою голову в правильное положение.

— Леночка, ты? — бормотнула я как-то со сна. Она не отвечала — не разговаривать же с глухим человеком, когда все кругом спят! Она только погладила пальцем по моей руке. Это означало: «Да. Это я».

Ближе к утру меня стала мучить совесть. Я тут лежу, сплю, а Леночка сидит без сна и контролирует координаты моего носа!

— Леночка… — стала я шептать. — Довольно! Ступай спать! Я отлично выспалась и больше спать не буду…

Леночка, все так же безмолвно и осторожно, прикрыла мне рот двумя пальцами. Я снова забылась.

Только перед самым рассветом я проснулась и попросила пить. Леночка налила боржому и поднесла к моим губам. До этой минуты она касалась меня только правой рукой, — она сидела, оборотившись ко мне правой стороной. Но тут она, видимо, правой рукой налила боржом из бутылки и подала мне стакан левой рукой. И я явственно ощутила прикосновение широкого твердого браслета от часов на левой руке… Это была Мария Семеновна Кореняко! Она еще с вечера отпустила Леночку, а сама сидела всю ночь около моей кровати.

Следующий день — суббота — прошел, как и пятница, в темноте, неподвижности, а главное, в неизвестности: что дала операция? В субботу вечером я взяла с Марии Семеновны честное слово, что она больше не станет дежурить около меня ночью, а не то я от волнения не усну! И никого не надо, — положите мою голову неподвижно между двумя подушками, вот она и не будет накреняться ни влево, ни вправо.

Так и сделали.

Всю субботу, как и всю пятницу, Варвара Васильевна очень часто забегала к нам в палату. Она брала мою руку, и я, не видя, угадывала по прикосновению, что это она. В субботу вечером она ушла к себе домой — до понедельника. Но и из дома она в тот вечер звонила несколько раз по телефону, спрашивала у дежурного врача и сестры, как я себя чувствую.