Александра Бруштейн - Свет моих очей...

Нас она своими почти ослепшими глазами не видит, хотя и смотрит в нашу сторону. И мы, не сговариваясь, молчим. Не надо ее волновать перед операцией.

Только после того, как она проходит в операционную и дверь за ней затворяется, я невольно шепчу:

— Счастливо!

По словам врачей, операция, произведенная Александре Артемьевне, прошла удачно. Но радоваться, конечно, еще рано. Конечно, «операция прошла удачно» — это хорошо, это лучше, чем если бы она сразу не удалась: тут-то бы уже всякой надежде конец. А так можно надеяться. Но главное — это ждать.

И мы ждем. Мы не пристаем к врачам с расспросами. Да это ничего бы нам и не дало: сейчас и врачи еще ничего толкам не знают. Даже творцы этой замечательной операции — В.П. Филатов и В.Е. Шевалев — еще не могут оказать, каким покажет себя окончательный результат.

На седьмой день после операции, когда Александре Артемьевне принесли обед и медсестра Кира Дмитриевна стала кормить ее с ложечки, Александра Артемьевна остановилась, слоено к чему-то прислушиваясь.

— Отчего вы перестали ость, Александра Артемьевна?

— Мне показалось… — медленно начала Александра Артемьевна. — Мне вдруг почудилось… — Она снова помолчала. — Да нет! Не почудилось… Кажется, в самом деле у меня в глазу что-то…

Да, да, ей не почудилось, — глаз у нее стал влажным. А еще через несколько секунд медсестра Кира Дмитриевна, сама чуть не плача от радости, увидала, что по щеке Александры Артемьевны катится настоящая слеза!

Вот тут уже можно было предположить, что операция удалась. Околоушная слюнная железа, пересаженная в глаз, стала работать по-новому. Для начала она выделила в глаз слюну в ответ на привычное ей вкусовое раздражение. А затем стала исправно увлажнять глаз слюной, как слезой.

К Александре Артемьевне стали пускать нас, «посетителей». В первый раз она попросила, чтобы я пришла к ней во время ее еды. Она хотела, чтобы я видела, как она «плачет».

— Видите? — спросила она. — Это вы мне напророчили: я плачу, ем и плачу.

— Как крокодил! — пошутила я. — Я давно подозревала, что вы переодетый крокодил!

Дни шли. Оперированный глаз Александры Артемьевны менялся совершенно очевидно, даже для невнимательного наблюдателя. Он перестал быть мертвым, сухим, он оживал, становился блестящим. И, наконец, в нем появилось небольшое зрение.

Когда я уезжала из Одессы, хороший результат продолжал развиваться. Конечно, полной уверенности в окончательности этой победы не было у врачей еще и тогда. До Александры Артемьевны имел место такой случай (это была первая по времени операция В.Е. Шевалева замены в высыхающем глазу слез слюной), когда оперированный глаз, оживший и прозревший, стал снова терять зрение и высыхать. Никакие меры не помогли, и больная уехала из Одессы такая же слепая, какою приехала, и несчастная еще более, чем прежде: ведь она уже было прозрела. Выздороветь — и вновь скатиться к прежней болезни!

Однако переписка с Александрой Артемьевной, продолжавшаяся еще и в последующие годы, показала, что у нее удача оказалась стойкой и надежной.

— Н-да-с… — неопределенно каркает Кассандра в одну из сумеречных «посиделок» у окна в длинном коридоре. — Нда-с…

И сразу между ней и Володей Горевым начинается словесная перепалка.

— Н-да-с! — подражает он Кассандре. — Довольно неопределенно! Что вы этим хотите оказать?

— А то, что оказала! — многозначительно подчеркивает Кассандра. — Сказала, что хотела, — не больше и не меньше.

— Ну, меньше, чем «н-да-с!», уж и не скажешь, — не сдается Володя. — А вы попробуйте сказать больше!

— Могу сказать и больше: не по-вез-ло! Вот!

— Кому не повезло, Нонна Александровна? Вам?

— Конечно, мне. Не о других же мне думать — о себе говорю!

— А в чем же это вам не повезло?

— А по-вашему, повезло мне? — сердится Кассандра. — Вот если бы у меня бельмо было, — мне бы его сняли. Было бельмо — нет бельма. Была слепая — стала зрячая. Вот это я называю «повезло»! А меня чем лечат? «Тканевой терапией»… Не смешите меня! Тканевая терапия — это бэмэнэ, фукуку, тармбампум! Вот что это!

И, видя, что мы не понимаем, Кассандра объясняет:

— Обманывают больных бессмысленными словами! Бросили дурню непонятное слово, он и обрадовался… «Академик Филатов», «Академик Филатов», — распаляется Кассандра, — а мне-то что с того, что он академик? Я ведь от этого академиком не стала!

Все смеются. Даже мрачный Георгий Дмитриевич.