Николай Вагнер - Белые камни

Он, конечно, и раньше знал о бренности всего земного, но теперь, после ухода Магды, навсегда потерял нередко посещавшую его радость бытия. Она вдруг утратила смысл. И странными казались беззаботность и веселье попутчиков по концертной бригаде, которые, наверное, спали теперь безмятежным сном в своих купе. Совсем недавно, сидя тесным кружком у оконного столика, они острили каждый на свой лад. Потом задержалась одна Лиза Арасланова. В эту поездку она кинулась только потому, что Леонидов тоже ехал на Урал. Она не знала истинной причины того, почему он вдруг подключился к концертной бригаде. Он не обмолвился об этом ни словом во время их затянувшейся ночной беседы. И ее признания оставили его холодным.

«В конце концов, — сказала Лиза, — и женскую гордость надо понять. Нельзя же пренебрегать любящей женщиной». И ока припала к его щеке, обхватила плечи, обжигая жарким дыханием. «Милый! — повторяла она. — Я — простая бабская баба, но как безгранично люблю тебя!..»

Он ничего не ответил… Лиза Арасланова ушла от Леонидова примерно в пятом часу и уснула в соседнем купе, где ехали другие участники концертной бригады…

Все всполошились утром, когда поезд был уже на подступах к городу. Проводница попросила актеров разбудить их товарища, который, несмотря на неоднократный ее стук в дверь, купе не открывал. Стучали и звали Леонидова поодиночке, потом, почувствовав неладное, принялась колотить в дверь все разом. Поезд погромыхивал на рельсах, мерно покачивался вагон. Наконец пришла проводница и открыла замок своим ключом, но дверь не откатилась, ее удерживала цепочка. И вот тут через узкую щелку, в которую пробился утренний свет, Лиза Арасланова увидела седой чуб Леонидова; голова его покачивалась в такт движения поезда, мертвенная бледность разлилась на щеках.

— Боже! — воскликнула она. — Он умер! Умер!

Начавшую оседать Арасланову тотчас подхватил Долин. Он отвел ее в соседнее купе, но и там Арасланова несвойственным ей, вдруг сразу осевшим голосом повторяла: «Умер!..»

Дверь тем временем открыли. Вошедшие подняли штору и увидели безжизненного Леонидова. Он как будто спал, только огромная его рука неестественно свесилась до пола, где пестро рассыпались разноцветные таблетки. Тут же поблескивала черным лаком замысловатая шкатулка с крошечным скелетиком, которую привез когда-то из заграничной поездки Володя Долин.

— Сердце, — предположил Долин и поднял тяжелую руку Леонидова, уложил ее на широкой груди, присоединил к ней другую, левую руку и, глубоко вздохнув, зашевелил беззвучно губами.

Затем он поспешил к Араслановой. Она беспрестанно всхлипывала. Лиза слыла волевой женщиной, презирающей всякие людские слабости, в том числе слезы. Она умела заразительно смеяться, была порою резка в суждениях, но никогда не поддавалась унынию и не понимала других, которые теряли самообладание в трудные минуты. Ей вдруг вспомнились теперь слова Леонидова, сказанные два года назад, когда он перенес инфаркт. Это было в кунцевской больнице. Леонидов уже оправился от болезни, и ему разрешили прогулки в саду. Они сидели на скамейке. Она пересказывала всякие пустяковые новости, то и дело заливаясь беззаботным заразительным смехом. Леонидов неожиданно прервал ее: «Тебе хи-ха-ха, а я, между прочим, чуть богу душу не отдал. Вот умру, тогда заплачешь, и все твои злыдства будут тебе укором». Арасланова засмеялась еще звонче. «Я заплачу? Никогда! Этого от меня никто не дождется». И вот теперь она не могла унять рыданий. Ее бил озноб, зубы дробно постукивали. На ласковые слова Володи Долина, который все это время не отходил от нее и просил успокоиться, взять себя в руки, она лишь судорожно повторяла:

— Боже мой! Как это могло случиться? Боже ты мой!..

Поезд дернулся и замер у платформы. Пассажиры с чемоданами и портфелями покидали вагон. Наконец в коридоре не осталось никого, кроме актеров. Вскоре в вагон вошли администратор местной филармонии и два санитара с носилками. Следом за ними появились вокзальный врач и сухощавый высокий блондин с тонким бледным лицом. В его руке ярко горели розы. Это был доктор Плетнев, которого Леонидов уведомил о своем приезде телеграммой из Москвы.

Плетнев молча поклонился актерам и шагнул в купе. Так же молча он взглянул на лежащего Леонидова, дотронулся до его руки и приоткрыл веко покойного, словно только для того, чтобы тот последний раз увидел мир ясно-голубым, казалось, еще живым глазом. Затем Плетнев положил розы на приоконный столик и вышел. Его место в купе занял вокзальный врач.