Николай Вагнер - Преодоление

Они медленно пошли по тротуару, щурясь от солнца, бившего в глаза.

— А я-то думала, тебя к вечеру выпишут, зайти хотела, — заговорила Катя. — Ну ничего, с тобой все в порядке. А у меня ни вот столечко порядка нет. Пока ты в больнице лежала, я тут столько начудила!.. Как теперь и расхлебывать, не знаю. Помнишь Гришку-механика? В оркестре на барабане играл? Смуглый такой, здоровенный. Шея — во! Волосы до плеч. Да знаешь ты его, знаешь! Все его Тарзаном зовут. Так вот, повадился этот Тарзан к нам в общежитие. Я еще с работы не успею прийти, а он сидит на лавочке. Увидит меня. «Здрасте, — говорит, — наше вам» и — за мной по лестнице. Я ему: «До свиданьица», а он, черт гривастый, прет прямо в комнату. «Кому, — говорит, — нельзя, — а нам можно». Садится на стул и ухмыляется бесстыже. Ты слушаешь? Все бы это — ерунда. Можно было бы с ним посидеть, но, ты понимаешь, надо же в это время новому баянисту приехать. Демобилизовался он, теперь на «воздушке» работает. И у нас в клубе. Играет — заслушаешься. Тихий… Да ты видела его, только что в лицо я ему невзначай залепила. Борисом зовут… До чего внимательный, обходительный. И голос ему мой нравится, и мелодию схватываю быстро. Говорит, будто я настоящий самородок… Ты думаешь, я к чему? Да к тому, что это — готовый муж. Подластись, и — твой. Чего молчишь? — Катя выжидающе посмотрела на Лену. — Посоветуй! Я же из всех девчат одну тебя слушаю.

— А как же Тарзан?

— Эх, Ленка! — сокрушенно протянула Катя. — Зеленый горошек ты еще. Ничего в наших бабских делах не понимаешь. Что я — к этому Тарзану цепями прикована? Или соглашение с ним долговременное подписала?

— По-моему, ты неразборчива. О новом баянисте тебе известно столько же, сколько о Тарзане. А Тарзан… ничего-то ты о нем не знаешь. Впрочем, не будем портить настроение в такой хороший день. Одно ясно, муж ведь — это не просто. Я понимаю так, что на всю жизнь.

— Завела скукотищу. Еще скажешь: хороша жена мужем. Не то время. Все теперь наоборот. Был бы муж, а уж мы сделаем из него человека. Какого нам надобно. А, ну их всех! — неожиданно закончила Катя. — Только Бореньку моего не трожь. — Она оглянулась в ту сторону, где работали люди, забеспокоилась: — Потеряли меня, наверное. Когда в бригаду придешь?

— Через неделю. Только вот… не в бригаду.

— Это как же?! На тебя не похоже!

— Врачи не разрешают.

— А куда же тогда?

— Бумажки перебирать. Эх, Катюха!

— Ничего, ничего, Ленка, — неуверенно успокаивала Катя. — Не век же. Окрепнуть надо. Сама знаешь, с нашей работенкой не всякий мужик справится. Побегу я, а ты иди, отдыхай. Хватит твоей койке пустовать.

Она оглянулась несколько раз, помахала рукой.

Эта встреча оставила в душе Лены смешанное чувство радости и огорчения. Она радовалась своему выздоровлению, теплому весеннему дню, но ее тревожила неизвестность будущей, совсем иной жизни. Справится ли она с работой в управлении, куда теперь направят ее, сможет ли обойтись без привычного дела, в котором до этого времени видела смысл своей жизни.

За иллюминатором самолета медленно развертывались виды большой стройки. Бурая река, петляя, уходила на юг. Ближе к плотине, по обоим берегам, теснились белые коробки зданий. Зеленые стрелки улиц поднимались на взгорье, к неоглядной тайге.

Каких-нибудь пять лет назад говорили о том, что здесь будет настоящий город, но тогда верилось в это с трудом. На глазах Василия выдвинулся в реку квадрат перемычки. В те времена тоже говорили о плотине, которая когда-то перегородит реку. А сейчас — вот она, перекинулась от берега к берегу серым бруском. Ползут по ней жучки-машины, гусеницы-поезда.

Пять лет назад он, учитель средней школы, привез сюда, в будущий город Речной, ребят на экскурсию. Они бродили по днищу шлюза, запрокидывали головы, глазели на работу снующих вверх и вниз молотов, которые, глухо охая, загоняли стальные шпунтины в грунт.

Ученики забирались на плиту водобоя, цепляясь за железные прутья арматуры, и дивились, как откуда-то с неба бесшумно падала бадья-шаланда, нависала над переплетениями металлических стержней, накренивалась и обрушивала в блок вязкий бетон. И тогда на него с ожесточением набрасывались люди в брезентовых куртках и резиновых сапогах, вонзали стрекочущие вибраторы. Это был упорный бой, жаркий, но короткий. Автоматы трещали без умолку, пробивая и уплотняя каждую пядь вязкой, упругой массы. И вновь, заслышав сирену портального крана, люди отступали к границам блока. Вновь нависала над ними бадья-шаланда.