Арон Эрлих - Жизнь впереди

И тогда, убедившись, что он все знает, Наташа, стыдливо отворачиваясь, призналась:

— А то не обидно!

— Я не спорю… — Теперь наступила очередь Алеши говорить словами веселого и ласкового участия. — Конечно, обидно. Шутка сказать!

— Это все Женька. Я знаю… Когда она проиграла, мы ее назвали «Женяга». Просто «Женяга» — и то она надулась. А когда до других дойдет, она всегда такое напридумывает…

— На то и игра…

Вдруг послышался горн.

Марья Петровна была опытной заведующей. Она разослала горнистов сразу в самые отдаленные места. Горны затрубили не только на территории лагеря, но и у границы леса и возле той опушки, откуда вдруг открывается широкая луговая пойма и блещет вдали речка.

Поют трубы — все вместе и потом каждая порознь, перекликаясь.

И в каждом колене пионерского горна в эти минуты звучит песнь об уходящем лете.

А лето еще оставалось в полной силе. В пышной и прозрачной листве берез редко-редко можно было заметить тронутый тлением лист; сочная трава еще красила поляны; птицы оживленно перекликались по всему лесу, и нити плавающей кое-где над кустарниками паутины, светящейся и радужной, только еще ярче показывали, какую силу изливает солнце на землю… И все-таки лету был конец!

Далеко, меж могучих стволов старых сосен, разделенных голубоватой дымкой, мелькнул один красный галстук, потом и другой. Послышался далекий призывный оклик: «Та-ня!» — наверное, с площадки над озером.

И, конечно, бегут теперь красные галстуки от реки, бегут они и из той чащи, где много лет назад разбился подожженный в воздухе фашистский бомбардировщик, — бегут малыши и подростки, мальчики и девочки, спешат отовсюду по зову труб на последнюю этим летом, заключительную линейку.

Это лето было особенным в жизни Алеши.

Началось оно, как обычно, с домашних споров. Алеша горячо восставал против поездки куда бы то ни было — он предпочитал оставаться дома и играть с ребятами по дворам. Мать твердо заявила, что ей и самой надо отдохнуть, что она и зимой не может сладить с мальчишкой, а летом вовсе пропадет с ним. Нет и нет, пусть едет в лагерь, а если ему так надоело в своем, заводском, она отправит его на этот раз в районный.

В лагере, среди чужих, Алеше показалось на первых порах совсем худо. Уже на другой день он отправил в Москву письмо, полное упреков и мольбы. За что его мучают каждое лето? В районном лагере никого знакомых… Он обещал матери быть послушным и тихим дома, как никогда, — пусть она только заберет его отсюда. Он соглашался играть по дворам с соседскими ребятами не весь день, с рассвета до заката, а самое большее — два-три часа. Клятвенно уверял он, что ровно в десять вечера будет изо дня в день в постели, а перед сном без всяких споров согласен мыть себе и шею, и уши, и даже ноги. Только бы домой! Если она боится, что он, по примеру прошлого лета, вдруг, никому не сказавшись, проведет двое суток у приятеля на даче, то — вот его честное пионерское! — никогда он больше не будет отлучаться без спросу! «Ну, мама!.. Ну, хоть раз в жизни!» Он не будет ей надоедать; напротив, все свободное время он будет тихонечко заниматься столярными и слесарными работами в домашней мастерской. «Ну, пожалуйста, мама!.. Ну, дорогая!»

Не знал Алеша, с каким сочувствием мать читала это его письмо, как взволновали ее ребячьи, совсем детские жалобы. Но в ответ написала она одни пустяки: о том, что в городе душно и пыльно, что у соседей окотилась кошка, потом напоминала Алеше, чтоб менял белье почаще, жаловалась, что только вьюнки, ноготки, настурции да стрелы зеленого лука, которые высадили они вместе весной на балконе, — вот и вся зелень перед нею, все ее лето… И ни слова, ни звука единого в ответ на страстные Алешины просьбы.

Алешу поместили вместе с шестью другими старшими мальчиками в избе. С ними был еще один, взрослый, студент-мелиоратор, вожатый отряда Петр Иванович Званцев… Этого еще не хватало — даже спать под наблюдением!

Но вскоре ребята тесно сошлись с Петром Ивановичем, называли его попросту «Петя», а меж собой, за глаза, дружески — «вожатик».

Это был низенький, но плечистый и крепкий паренек, — из таких комплектуют экипажи танков, он и воевал в танковых частях от Моздока до Эльбы.

По вечерам, когда горнисты трубили ко сну и все укладывались в постели, но еще никому не хотелось спать, «вожатик» давал своим ребятам маленькую поблажку: он вспоминал что-нибудь из военных дней, рассказывал о товарищах, вместе с которыми уничтожал врага в знаменитом корсунь-шевченковском мешке, или о госпитале, где два месяца залечивал рану, о врачах и сестрах, геройски делавших свое дело, либо с увлечением говорил о своей науке, облюбованной еще с детства, объяснял особенности многих сооружений по мелиорации, мечтал о смелых планах покорения природы, которые ныне намечаются государством и в которых он примет участие по окончании института.