Николай Бирюков - Чайка

Из коридора донесся топот ног, звонкие веселые голоса.

— Наверно, меня разыскивают, — прислушиваясь, сказала Катя.

Она не ошиблась. Едва вышли они из дверей, как парни и девушки шумной толпой обступили ее и повлекли за собой. Говорили все разом, каждый о своем. Катя виновато взглянула на Федю.

— Ты иди, а я в Головлево приеду. Подходит?

— Со всех сторон.

Он засмеялся и с удовольствием еще раз отметил про себя: «Все такая же, а если изменилась — то… еще лучше стала».

Приехав в Головлево, Федя надел комбинезон в сразу же принялся за осмотр тракторов. Поздно вечером, выпачканный и усталый, он пришел к директору. В кабинете был полумрак. Директор ходил по кабинету из угла в угол и курил.

— Ну, хозяин, кони будут бегать.

— Все?

— Все.

— И к началу уборки?

— Конечно. Свет зажигают к ночи, а не на рассвете. Вот, например, теперь — в самый раз. — Федя повернул выключатель, и кабинет стал как бы вдвое просторней. На осветившемся столе заблестела телефонная трубка.

— Значит, все пойдут? — все еще не решался поверить директор.

— Пойдут, хозяин, пойдут.

— Спасибо, друг, душевное спасибо. Все, значит! И в какую же сумму обойдется ремонт?

— Недорого, — глядя на телефон, рассеянно отозвался Федя. Он думал, что сейчас можно взять трубку и поговорить с Катей. Хотелось услышать ее голос. Главное, и предлог имелся: сама сказала, что есть у нее к нему какое-то дело. Федя взглянул на часы: было уже поздно. «А вдруг…»

Он снял трубку и вызвал райком комсомола.

— Тетя Нюша у телефона, уборщица. Вам кого? — послышался в трубке грубоватый голос.

— Товарища Волгину.

— Катерина Ивановна в Залесское уехала. Еще под вечер. А вам зачем?

— По делу.

— Тогда в другой раз звоните.

Федя повернулся на звук открывшейся двери и торопливо положил трубку. На пороге стояла Катя.

— Извини, товарищ секретарь, я не при галстуке, — пошутил он, оглядывая свой запачканный комбинезон и черные от машинной мази руки.

— Ничего, мне такие больше нравятся, — сказала Катя, переступая порог.

— Учту, и с этого дня в баню ни ногой.

Катя рассмеялась.

— Грязь грязи рознь. Просто грязных — не люблю. — Она поздоровалась с директором и села на стул возле окна.

— Я к тебе, Федя, только ненадолго: меня на дороге подруги ждут. Дело простое — многие девчата трактористками хотят стать. Курсы нужны. Вот твое начальство все время жалуется — преподавательских кадров нет. Сможешь ты при МТС провести такие курсы?

— Курсы?

— Да. Ты подумай об этом, а тогда уж подробнее поговорим. Сейчас мне важно твое согласие.

— Не знаю, Катя, — сказал он помолчав. — Работать — это одно, а преподавать не приходилось. Совсем новое для меня дело. Подумаю.

— Подумай.

Она встала и, прощаясь с директором, спросила:

— Зимин не приезжал?

— Нет. Но вчера говорил, что приедет. Ты не знаешь, зачем?

Катя улыбнулась.

— Беспокоишься? Значит, грешки за собой знаешь. Без воды мокро не бывает, Матвей Кириллович.

Повернувшись к Феде, она с лукавой усмешкой взглянула на его руки.

— С тобой прощаться — на мыло большой расход. Так я надеюсь на тебя, Федя. Не подведи. А что дело новое — это ничего. У нас каждый день новый. Ну, пока, товарищи.

Федя пожелал директору спокойной ночи и вышел вместе с Катей во двор.

— Я забыл утром спросить: что за история у тебя с предриком?

— Ой, ты и не представляешь, какое свинство: смету на вечернюю школу урезал! Прибегаю к нему в кабинет, а он опять — шмыг мимо, и след простыл. Полдня ловила его по всему городу, да часа два ругались, пока смету по-старому не выправил. Куда это годится!

— А чего же вы с Зиминым, смотрите? Взяли бы его да легонько… с председательского места, чтобы местный пейзаж не портил.

Катя смотрела на него долго, удивленна.

— Да ты что, Федя? Это Озерова-то? А ты знаешь, кто он, Озеров-то? Из наших колхозников. Хозяин — цены нет. Две электростанции построил, дороги… Видел, какие у нас дороги? Это все — его дело. Да я тебе до утра буду перечислять, что он сделал, и не успею. А ты: «пейзаж»… Эх ты, корреспондент!

— Пощади! Что ты на меня накинулась? — засмеялся он. — Я же не знаю этого Озерова, слышу — сердишься, и подумал: значит, дрянь-человек.

Она задумчиво улыбнулась.

— На него и сердиться-то по-настоящему нельзя. Другой раз разругаемся так, что, кажется, год не помиримся, а через несколько минут встретимся — посмеивается, как будто между нами ничего и не было.

Из-за забора звонко донеслось: