Ахмедхан Абу-Бакар - В ту ночь, готовясь умирать...

Конечно, с горы легче спускаться, чем на кручу лезть, но, попрощавшись с каменщиком, Кичи-Калайчи зашагал так молодо, словно десятка полтора лет сбросил, и даже пасмурный день показался ему весенним, солнечным, особенно когда Фарида, открывая перед гостем ворота, шепнула, не поднимая головы:

— До свидания, дядя. Приходите! Всегда вам рады!

Кичи-Калайчи — и один в поле воин — сумел за месяц прокрутить несколько свадеб. Вставал с зарей, приходил домой, когда уже диктор городской радиосети вежливо желал доброй ночи даже тем, кто не спит; словом, старый солдат соединил в своем лице почти все рода войск: неутомимый, как пехотинец, дерзкий, как авиадесантник, расчетливый, как артиллерист, он, смотря по обстоятельствам, менял стратегию и тактику. И добивался своего.

На вопросы студенток-квартиранток, обеспокоенных его усталым видом, отвечал уклончиво:

— Дела, доченьки! Общественное поручение по охране природы! Сами видите, как много делается, чтобы Каспий был синим, воздух — чистым, города — зелеными, а реки серебрились от рыбы… Нет, дорогие, есть не могу — устал очень, вот только горячего чаю выпью и спать. Завтра опять надо идти на завод «Металлист».

— А что там? Дыму много?

— Много не много, а одна труба коптит. Надо разобраться.

На заре, перед началом смены Кичи-Калайчи уже стоял у ворот дома мастера Карагаджиева. Отличный наладчик, милый человек, как жаль, что его дочь Заира оказалась ветреной, вскружила голову Камал-Паше (появился и такой племянник); теперь старик решил сам встретиться с Заирой, убедить ее не отказываться от своего счастья.

Люди, знавшие семью Карагаджиева, говорили: дочь надменная очень, даже за водой ходит расфуфыренная! И на язык дерзкая… Говорят!.. Ну и пусть говорят — зря не скажут. А самому проверить все-таки надежнее.

И вот она стоит перед Кичи-Калайчи, потряхивает своим портфельчиком. Красивая — это люди верно сказали. Но никакая не дерзкая, напротив, учтиво и вежливо отвечает на все вопросы старика.

— А что я могу сделать? — пожимает она плечиком. — Люди корят: чересчур общительна, кто мимо не идет, на всякого глаза пялю, бесстыжая, говорят… Но как же я научусь рисовать, если не буду смотреть на лица? Ведь каждое лицо — это и характер, и судьба, правда, отец? И скажите Камал-Паше, он, видно, хороший парень, очень похож на Герцена в молодости, только… я ничего ему не обещала, об этом и разговора не было. У меня… словом, я жду одного человека. Он в армии, верит мне, что бы люди ни говорили.

— Прости, дочка, я тоже был наслышан о всяком, а вот теперь сам вижу: ты умная, добрая. Береги отца, он хотя и работает по металлу, но душа у него не из железа. Он же страдает из-за всяких сплетен.

— Дурной у меня характер: увижу яркое характерное лицо — и готова часами смотреть, будь то старуха или мальчик, которого еще за руку водят…

— Береги отца, Заира.

— Спасибо. Я никогда не оскорблю его нечестным поступком!

Девушка вспыхнула, все оттенки чувств: волнение, гордость, любовь к своему будущему делу, артистизм души, — все отразилось на ее подвижном личике. Наверное, эта открытость и давала повод пересудам. Конечно, негоже хозяйке быть наряженной лучше, чём приглашенные ею гости. Но лицо — не платье, натуру как ни утаивай, она всегда проступит в слове, жесте, мимике.

― Спеши, дочка, негоже опаздывать на занятия! — весело попрощался Кичи-Калайчи, почтительно поднеся руку к своей папахе. Доволен старик, славная молодежь растет. Глядя ей вслед, поправляет он к платочком протирает колпачки газырей, и вот уже в будний день у тебя на душе праздничные флаги и песни, молодящие сердце:

замурлыкал Кичи-Калайчи боевую партизанскую песню.

Сейчас ему предстоит встретиться с незадачливым женихом и «племянником» Камал-Пашой, чтобы выжечь его напрасные надежды.

Проходя через городской сад, старик с грустью заметил, как пожелтели, стали сквозными ветви плакучей ивы, под которой он сидел, совсем ведь недавно, с крановщиком Хасаном. «Так и не пришел! — подумал Кичи-Калайчи. — Неужели отступился, бросил все и уехал молчаливый сын молчуна отца? Жаль…»

Занятый своими мыслями, печалясь о судьбе Хасана, Кичи-Калайчи и не заметил, как прямо столкнулся нос к носу с Тавтухом Марагинским. Тот немедленно ухватил Кичи-Калайчи и посадил на ту же самую скамейку.