Юрий Збанацкий: Красная роса

— Моя мама не виновата? Не виновата? — она вопрошающе заглянула отцу в глаза.

— Женщины, дочь, всегда во всем правы. Во всяком случае, со своей точки зрения.

— Вы ее обидели?

— Я не оправдал ее надежд. Не смог… А женщины никогда не прощают мужчинам их слабости, они хотят видеть их только героями.

Она снова почувствовала в нем необычного человека, снова гордилась тем, что это ее отец.

— Вот поэтому, дочь, детям и необходимо судить родителей… Чтобы самим не повторять в жизни их ошибок.

— Как я могу судить?

— Очень просто. Не спеша. Поживи у отца. Присмотрись, сходятся или не сходятся его слова с делом, и тогда, взвесив все, сделаешь правильный вывод: в этом отец прав, а в этом достоин осуждения…

Беседовали неторопливо, со стороны взглянуть — не отец с дочерью решали свою судьбу, а влюбленные ворковали.

Именно так эту идиллическую сцену и воспринял Роланд и возмутился. Если бы с кем-нибудь другим обнимался «старик», то пускай бы уж тешился себе на здоровье. Но на этот раз…

Надо прекратить это безобразие. Иван Матвеевич — уважаемый человек, у него достойная жена. И вдруг — такое. Средь бела дня, при всем честном народе — конфуз. Да тут не только он, Роланд Карпенко, тут каждый обязан положить конец безобразию.

Не доходя шагов тридцать до парочки, Роланд нарочно громко кашлянул, предупреждая, что идет «на вы», но кашель, видимо, не был услышан. Роланд громко крикнул:

— Горит, Иван Матвеевич!

Это подействовало. Иван Матвеевич сразу вскинулся, будто кипятком ошпаренный, слово «горит» на него действовало магически.

Лесничий подбежал к заместителю, расспрашивал, что случилось, где горит.

Девушка тоже приблизилась к ним и, широко раскрыв глаза, вслушивалась в разговор, заражаясь их тревогой. Роланд обрисовал картину того, что видел с вышки.

— Тогда почему ты здесь? Почему не известил пожарную?

— Известил…

— Почему не поехал? Где Захар?

— Захар запрягает. А я должен вот-вот разговаривать с Киевом. Вы же сами…

Поговорить мог и Иван Матвеевич. Но молодому помощнику лесничего не хотелось оставлять «старика» наедине с этой легкомысленной девицей. Пускай сам лесничий скачет к месту пожара, а с ней останется с глазу на глаз хоть на полчаса он, Роланд. Он уж найдет для нее нужные слова.

На улицу выкатила пароконка, на передке легкой брички неуклюже сутулился лохматый Захарка.

— Захар Григорьевич, правьте сюда!

— Вы едете? — ужаснулась Инесса.

— Да, я скоро вернусь.

— Я с вами, отец. Можно?

— Поехали…

И они поехали по лесной дороге. А Роланд стоял и удивленно скреб затылок.

Великое ли то диво — в воздушном лайнере летать, в поезде путешествовать, автобусом и троллейбусом пользоваться, в такси прокатиться. А вот сесть в бричку, запряженную парой быстроногих рысачков, да покатить быстро по лесной ухабистой дороге — вот это уж диво!

Именно так и ощущала себя Инесса, сидя рядом с отцом на удобном сиденье легкой выездной брички, которая в лесу была незаменимой. Никаким «Запорожцем» или «Москвичом» не проедешь, а в легкой бричке неутомимые рысаки пронесут тебя, словно на крыльях. Она безошибочно догадалась: Иван Матвеевич обожает этот способ передвижения.

— Это у меня еще со времен войны. Тогда мы передвигались только верхом или ходили пешком. А то еще такой вот бричкой. Я был в разведчиках, мал еще был, поэтому командир меня жалел. Как только посылают куда-нибудь далеко, обязательно прикажет ездовым подвезти, пока можно. Ну и везут, а я зароюсь в пахучее сено и храплю…

Очень приятны ему воспоминания о далеком, беспокойном и опасном детстве, около глаз его дрожат густые морщины, а глаза так и лучатся, и такой он сейчас прекрасный. Инесса невольно прижимается к его плечу, заглядывает в глаза:

— Страшно было?

Отец не успел ответить. Захарка натянул потуже вожжи, оглянулся и сказал:

— Страшно, когда бьют, ох, страшно… Расскажу тебе, девушка, как меня били… Ох же и били, гады, ох же и месили меня, как глину.

Инесса вопросительно взглянула на отца: не могла понять, в своем ли уме этот Захар-конюх? Иван Матвеевич легонько сжал руку дочери — слушай…

— Ребенком я был, можно сказать, ну не так чтобы ребенком, лет тринадцать, может, было, ум, конечно, еще детский. А есть хотелось! Ничего-ничегошеньки не было в доме, все заграбастали, все вытащили фашисты проклятые, только кто и не давал умереть, так это лес и речка. Или рыбку поймаешь, или грибок найдешь…