Ахмедхан Абу-Бакар - Исповедь на рассвете

Все тела врагов были выкинуты в пропасть. «Пусть вороны выклюют им глаза! Пусть шакалы растерзают их тела! Пусть змеи высосут их кости!» — причитали горянки.

Целый день горцы хоронили погибших от рук карателей.

С почестями похоронили Гаруна.

А потом Али-Султан велел всем жителям аула уходить с его отрядом в горы, в леса: оставаться было опасно, белоказаки не успокоились бы, обнаружив исчезновение карательного отряда. И жители подчинились. Только один старик все время бормотал: «Ну, зачем, зачем, я вас спрашиваю, нужна эта война? Что, плохо было жить в своих саклях, да? А теперь ни сакли, ни скота, ни жены— старухи моей…» — «Неверно, неверно ты говоришь, старик! Дело не в том, что они русские, а мы горцы. Они враги и русской и горской бедноте; общие наши враги!» — возразил Али-Султан.

Той же ночью отец попрощался с Али-Султаном, который тщетно уговаривал не покидать Дагестан, и с турком и еще с одним верным каракайтагцем отправился в неведомый чужой край.

А я поневоле оказался в отряде красных повстанцев. Судьба снова свела с Али-Султаном. К счастью, он многого не знал обо мне… С тех пор не раз участвовал в боях под красным знаменем и в этих сражениях впервые почувствовал сокрушающую силу народа и его великую веру в лучшее будущее, которая труса делала храбрецом, а храбреца героем.

Весной двадцатого года в Дагестане снова и уже навечно установилась советская власть. Сбылось предсказание Мирзы! Теперь Амина с сыном снова жила в отцовской сакле. Не раз я хотел подойти, заговорить… Но она всегда была с сыном Омаром, а он так напоминал Мирзу Харбукского…

Все было бы, возможно, хорошо, если б советская власть позабыла о своих героях и о моем прошлом. Но она не забыла!

Полк красных повстанцев во главе с Али-Султаном готовился выступить в горы, чтобы добить остатки войск аварского барановода Нажмутдина из Гоцо, отцовского кунака. Я колебался: одно дело — рубиться с белоказаками, а другое — снова убивать братьев-горцев… Перед самым выступлением Али-Султан вызвал меня. Он получил письмо от ревкома, в котором предписывалось, если удастся встретить, арестовать нижеследующих лиц… В списке значились шамхал Тарковский, турецкий офицер Азиз-бей, я и другие. Нас надлежало под усиленной охраной отправить в Темир-Хан-Шуру.

Али-Султан говорил: «Нет причины тревожиться. Наверное, пустая формальность, проверка… Как-никак ты сын князя Уцуми из Кайтага, личность заметная, представитель свергнутого класса… А в этом конверте лежит мой отзыв о тебе». В отзыве добрый, великодушный Али-Султан писал, что я немало содействовал победе в сражении в ущелье Ая, губденской схватке и других боях с белоказаками… Все это было правдой, но как мало в сравнении с другими фактами, о которых Али-Султан не знал!

Два губденца, что сопровождали меня, знали отношение Али-Султана, были уверены, что, как говорится, дело выеденного яйца не стоит. И потому были опрометчивы, а я постарался спокойствием и веселостью отвлечь мысли в иную сторону, чтоб не брать еще один грех на душу. И без труда затерялся в садах Дженгутая. Уже скрываясь в лесах и горах, как бездомный пес, как абрек, узнал от случайных путников, что Али-Султан погиб в Араканах в схватке с остатками отрядов Нажмутдина из Гоцо. Не скажу, что обрадовался вести, но все же стало спокойнее: скверно было думать, как поразит старика мое бегство…

Вот так, почтенные мугринцы, скрывался я несколько лет в лесах Табасарана и Закаталы; добродушные горцы, исполняя закон гостеприимства, в зимнюю стужу не отказывали в ночлеге и всегда делились куском хлеба. Лишь одиночество доводило порой до беспросветной тоски. Она и заставила спуститься в Большой ореховый лес, свела с человеком, который был когда-то правой рукой Хамадара, а теперь разбойничал: грабил путников, женщин, вечерами у костра похвалялся своими похождениями. Звали его Мутай из Чихруги, и был он странно похож на меня: такого же роста, так же сложен и даже, пожалуй, немного схож лицом… В долгие ночи у костра поведал он многое о себе: родственников не осталось, кроме слепого от рождения дяди, с трудом существующего на подаяния; еще маленьким покинул свой аул; никогда не признавал никакой власти, но и не боролся ни с властью, ни за власть. И его пока никто не преследовал. А меня повсюду искали чекисты: однажды я подслушал разговор милиционеров на полустанке Берикей… И пришла мне мысль странная и страшная, но спасительная; если б она осуществилась, я мог бы вернуться к людям, не скитаться, как зверь, по лесным чащам…