Евгений Воробьев: Высота

— Разве? — Маша отвела взгляд, ей не хотелось, чтобы он видел ее грустной. — Перемена погоды всегда на меня действует…

Она смотрела на отроги Уральского хребта, снег уже покрыл крутые плечи гор.

— На Северном Урале еще холоднее, — задумчиво сказал Токмаков. — Вот когда мы попадем с тобой в Красные Пески, уже будет весна, тепло. Там, говорят, не каждый год бывает зима. Щедрый климат…

Токмаков замолчал, и Маша долго не нарушала молчания — не хотела мешать Токмакову или сама задумалась?

Токмаков и Маша, стоя так же тесно, повернули головы в ту сторону, откуда доносилась музыка, и Токмаков удивился тому, что старинный вальс такой грустный.

В ожидании митинга оркестр старался изо всех сил. Толстяк трубач опоздал и затрубил уже во время исполнения вальса, как только отдышался. Дирижировал оркестром кларнетист, который то дул в свой кларнет, то махал рукой, поднятой над головами. Ударник с тарелками в руках был единственный, кто мог курить, на зависть соседям, под музыку. Когда пьесу доигрывали и устраивали маленький антракт, музыканты повертывались лицами друг к другу, и Токмаков видел, как над этим тесным кружком взвивалось сизое табачное облачко.

К трибуне пробивался Нежданов с пачкой газет в руках. Вид у него был измученный. Газета опоздала. Нежданов ночь не спал, верстал и правил праздничный номер, посвященный новой домне.

— Пожертвуй номерок, свежая голова! — окликнул Нежданова не замеченный им Токмаков и на ходу вытянул из пачки газету.

Впервые за последние месяцы газета вышла без рубрики, указывающей, сколько дней осталось до пуска домны. Но зато на всех четырех полосах рассказывалось об этих днях.

Маша заглянула Токмакову через плечо — Костя! Рядом с тусклым фото в газете был напечатан очерк о верхолазах под названием «Ветер в лицо».

Маша подумала о том, что у нее, если она поедет с Костей в Красные Пески, трудных дел будет больше, чем сейчас. Разбивать сады в голой степи сложнее, чем здесь. Но еще более необходимо. Там, наверно, и хворостины приличной не найти, не из чего вырезать кнутовище или коромысло.

Костя пугал, что в Красных Песках, будет очень трудно. Если бы только он знал, как много она может вытерпеть! Она будет помогать ему, в чем только сможет. Он должен окончить институт.

После митинга все остались ждать концерта. На двух трехтонках, стоявших впритирку, с откинутыми бортами, была устроена сцена, а на третьей машине разместился оркестр.

Катя ждала концерта с некоторой тревогой. Недоставало еще, чтобы на сцену приволоклась эта красотка Зойка Иноземцева, на которую Пасечник тогда пялил глаза в театре и из-за которой они поссорились!

Но тут же стало известно, что концерт будет с участием московских артистов — самолет с концертной бригадой прибыл утром.

С особенным нетерпением ждал концерта Медовец. Наконец-то он отоспался — проспал без малого сутки подряд, и его за это время будили звонками не больше десяти раз. Медовец находился в самом превосходном настроении.

Он мог сегодня, не угнетаемый срочными делами и хлопотами, спокойно послушать концерт.

Когда на сцене появился конферансье, в толпе прокатился смешок.

— Це брат нашего главного диспетчера! — донеслось до Медовца. — А гляньте, якая на нем спецовка!..

Конферансье во фраке был ростом с Медовца, но грузнее. Когда он острил или объявлял следующий номер программы, ему каждый раз приходилось нагибаться, потому что микрофон оказывался на уровне белой манишки.

На остроты Медовец отзывался громоподобными взрывами смеха, так что конферансье даже с подозрением, как заика на заику, посмотрел в его сторону.

Опереточная примадонна спела: «Какой обед нам подавали, каким вином нас угощали…» — и ее смех, полный хмельного задора и веселого бесстыдства, странно перемежался с близкими гудками паровозов и с гудением воздуха на домнах.

Конферансье объявил танцевальный номер. Зрители становились на цыпочки, вытягивали шеи, взбирались на спинки скамеек, — на самих скамейках уже стояли вплотную.

Токмаков и Маша тоже вскарабкались на чугунную спинку скамейки и стояли в обнимку, все время балансируя, держась друг за друга. В театральных креслах, может быть, удобнее, но сейчас было хорошо и в тесноте — стоило одному покачнуться, как другой тут же спешил на выручку, и обоюдное равновесие восстанавливалось.

Зрители еще гуще облепили кузова, кабины, ступеньки и крылья машин.

Тем, кто удобно устроился, подавали снизу ребятишек, и они усаживались на колени к незнакомым дядям и тетям.