Мариэтта Шагинян - Прыжок

— Не думайте, что наша власть этого не понимает, — улыбнулась хозяйка, — что бы там ни говорили, а хорошее всем правится. Возьмите воспитание детей. Они могут сколько угодно ругать Европу, но, как только доходит до дела, Европа у них на первом месте. Как бы назвали нас, грешных, если бы мы осмелились послать своих детей учиться за границу? А знаете ли, душечка, что такой-то (взгляд по сторонам, понижение голоса, губы складываются сердечком и приближаются к уху соседки)… воспитывает своего сына в колледже?

— Да что вы! Какой позор! — служащая Наркомпроса всплескивает руками.

— Ничего не позор, а наоборот, очень умно. А такой-то (новый шепот) обоих детей держит в Германии, а такой-то — в Швейцарии, а такой-то… Ну, право же, это лучше, чем растить подобное ужасное, ужасное чудовище, лишенное малейшего воспитания. Посмотрите, как он отвратителен. Витенька, Витенька, иди сюда, голубчик, мы по тебе соскучились!

Мальчик с вымазанными в глине коленями, растрепанный, гогоча беспричинно, медленно подошел к балкону. За ним прибежали щеголеватые, модно одетые, чистенькие дети нэпманш и хозяйки: девочки в узких вязаных платьицах, с вышитыми кармашками — подарок belle soeur из Парижа, мальчики в белых полотняных костюмах из частного магазина на Петровке.

— Мама, Витя говорит, что умеет делать шахты, и у него есть динамит!

— Нет, Витенька, нет! — в испуге вскрикнула спецдама. — Мы знаем, что ты умеешь. Но этого ни в каком случае нельзя. Покажи нам что-нибудь другое! Знаете, милая (она многозначительно повернулась к служащей Наркомпроса), Витя — замечательный мальчик. Он умеет стрелять, плавать, усмирять быков. Конечно, мы не позволяем ему подвергаться опасности, а то бы он показал вам такие чудеса…

— Я умею прыгать с третьего этажа! — хрипло произнес Витенька, ни на кого не глядя. Он знал, что от него ждут этих слов. Он перехвастался уже всеми подвигами, какие вычитал из своей детской библиотечки. Хвастаться можно было безнаказанно: все боятся его папы и ни за что не дадут ему сделать себе хотя бы царапину. Он поднял голову, посмотрел на крышу дачи, — как раз три этажа, выход из чердачного окна, плоский карниз, на котором можно геройски вытянуться, задрать обе руки кверху, ухнуть.

— Я прыгну с крыши! — воинственно крикнул Витя, повернулся и побежал к кухне, откуда можно было пробраться па чердак.

— Проследите, милая, за его манерами, — не громко, но брезгливо и ясно проговорила спецдама, — это какой-то ярмарочный шут: ни самолюбия, ни правдивости, ни достоинства. Я прямо иной раз со смеху надрываюсь.

Она поглядела наверх и сделала самое серьезное лицо:

— Витенька, ах, какой мальчик! Ты опять! Ну, верим, верим, сейчас же уходи с крыши!

Но, прежде чем она кончила фразу, прежде чем Витенька проделал свой геройский взмах и ушел с крыши, прежде чем служащая Наркомпроса успела создать подходящее выражение лица, перед балконом появился небольшой человек с круглым ясным лбом, с курчавыми волосами и в заграничных очках — отец Вити, человек из Кремля.

Он вернулся на дачу в автомобиле, поискал мальчика, не нашел, через боковую калитку, мимо огородов спустился к соседям и хотел кликнуть сына, как невольно остановился. Он стал нечаянным свидетелем разыгравшейся сцены и выслушал весь разговор за кофе от первого до последнего слова. Подняв голову, он посмотрел на сына и увидел его лицо.

Витя стоял на крыше ни жив ни мертв. Коленки его тряслись. Скуластое детское лицо с узкими глазами хранило снаружи все усвоенные пороки, как держат на тарелке орехи, — бесхитростно и с полным неумением попрятать их: тут были тщеславие, трусость, наивность, хвастливость, растерянность, готовность сделать, как требуют, простоватость сбитого с толку существа.

— Ну, — выразительно произнес отец, не спуская глаз с сына, — прыгай!

— Витенька, папа шутит! — обворожительно крикнула спецдама. — Беги скорей, беги с крыши!

Человек из Кремля не новел и бровью. Витя на крыше не шевельнулся. Оба — отец и сын — неотступно глядели друг на друга.

— Ну, — медленно повторил отец, — прыгай! Раз, два, тр…

Мальчик взмахнул руками и отчаянно прыгнул с крыши. Он упал на круглый газон. Визжащие дамы столпились вокруг него.

На серой, пыльной траве лежала круглая голова с лицом, повернутым кверху, — лицом, похожим на тарелку, с которой одним взмахом смахнули, как орехи сбросили, все его детские пороки, и вместо тщеславия, хвастовства, трусости, тупости на скуластой мордочке расцвели два глаза, виновато, но с хитринкой удовольствия скользнувшие в отцовские глаза. Но губы Витины были бледны и плачущи. У Вити была вывихнута нога.