Анатолий Тоболяк: История одной любви

Я промолчал, поспешно выпил налитую рюмку. Вера Александровна теребила в тонких длинных пальцах салфетку.

— Скажу вам откровенно, Борис Антонович, я вызвала сюда Катерину не только из-за своей болезни, хотя я действительно больна, у меня нервное истощение… Я рассчитывала уговорить ее остаться дома. Мы ничего не могли поделать в августе. Мы вынуждены были согласиться на этот дикий, нелепый брак. Но сейчас, когда она хлебнула семейной жизни в периферийном захолустье! Я рассчитывала уговорить ее остаться дома. Я убеждала, что этот брак не принесет ей счастья, советовала подать на развод, да, да, на развод. Лучше развод, чем такая жизнь. Она, в конце концов, еще может составить себе неплохую партию даже с ребенком на руках. У нее все впереди! И что вы думаете? Она смотрела на меня пустыми глазами и качала головой. Она не может освободиться от своей эфемерной любви!

Вера Александровна скомкала салфетку и поднесла ее ко рту. Алексей Викторович тревожно посмотрел на нее. Наступило тягостное молчание. Я покосился на солнечную фотографию Кати.

— Она испортила себе жизнь, — горько заключила Наумова.

Глаза ее оплыли слезами, она порывисто поднялась и вышла из комнаты.

Наумов наполнил рюмки, и мы молча, словно в трауре, выпили.

— Извините мою жену. Она очень расстроена. Мы возлагали на Катерину большие надежды. Еще не все было потеряно. Перед ее приездом я навел справки. Развод можно было оформить

очень легко.

Это прозвучало как-то очень сокровенно, как будто я был членом семьи. Мне стало не по себе.

Внезапно Наумов стукнул маленьким кулаком об стол.

— Вы понимаете современную молодежь? Понимаете, чего они хотят? (Я молчал.) Они бесятся от жира. Акселерация! Чушь! Вместо высоких чувств им нужен суррогат любви! Что для них семейный очаг, положение в обществе, материальная обеспеченность!

Вошла Вера Александровна. Наумов тут же встал и удалился на кухню. Вера Александровна села на свое место. Лоб и щеки у нее были припудрены, глаза слегка покраснели.

— Извините, Борис Антонович, меня и моего мужа. Наша дочь выбила нас из колеи. Скажите, пожалуйста, откровенно: чем мы можем быть вам полезны?

Такого вопроса я ожидал меньше всего…

— Что вы имеете в виду?

— Вы много сделали для Катерины. Хотя она нас глубоко оскорбила, мы с мужем ценим ваше участие в ее судьбе. Скажите, она имеет возможность получить квартиру?

— До весны или лета вряд ли.

— Нельзя ли это как-то ускорить?

— Боюсь, что нет. Кооперативных домов у нас не строят. Поселок невелик, а жилья не хватает.

— Как же ей быть, Борис Антонович?

— Ждать, Вера Александровна.

Наумов внес блюдо, прикрытое крышкой. Жена искоса взглянула на него.

— Я слышала, у вас есть дочь?

— Да, и всего на два года моложе вашей Кати.

— Взрослая девочка… Она, вероятно, после школы будет поступать в институт?

— Боюсь загадывать. Так планируется, но… — я развел руками.

Наумовым моя легкомысленность, кажется, не пришлась по вкусу.

— Вы не надеетесь на свою дочь? — спросила Наумова.

— С некоторых пор я стал фаталистом.

— Вы можете рассчитывать на нашу помощь, если ваша дочь будет поступать в Москве, — проговорила Вера Александровна.

От жаркого и кофе я отказался. Вера Александровна настаивала. Я посмотрел на часы и сослался на деловое свидание. Вера Александровна заверила, что ее муж довезет меня. Поблагодарив, я сказал, что с удовольствием пройдусь пешком. Она отступилась с чувством досады.

Оба вышли в прихожую проводить меня. Прощаясь, Наумов коротко поклонился. Вера Александровна протянула руку.

— Я рассчитываю, что в следующий свой приезд в Москву вы обязательно к нам зайдете. Наш дом открыт для вас.

— Спасибо.

— Передайте, пожалуйста, Катерине, что мы всегда готовы принять ее.

— Хорошо, я скажу.

— Мы рассчитываем на ваше содействие…

Этой слегка загадочной фразой аудиенция была закончена.

Вечерняя столица, осыпанная снежком, шумела ровно и неумолчно, как тайга.

В начале декабря я вернулся домой. Поселок наш встретил туманным, морозным небом, собачьим лаем, дымами из труб и развороченными поленницами дров вдоль заборов… Приятно было глотнуть свежего воздуха и увидеть пустынные берега реки, на которых незапятнанно лежал снег. Было полутемно; бледное солнце стояло низко и совсем не грело, деревянные мостки, как всегда, напевали под ногами. Как хорошо было войти в свою квартиру, обнять жену, подхватить дочь, кинувшуюся на шею, а затем умыться, переодеться, сесть за стол и почувствовать, что жизнь все-таки неплохая штука… Домочадцы засыпали расспросами: где побывал? что видел? Я охотно рассказывал о своей поездке. Они взялись разбирать московские подарки, а я подошел к телефону и попросил редакцию. Было около шести вечера.