Зоя Журавлева - Выход из Случая

Дом затихал рано. Сколько-то было тихо, слышно, как корова жует и дышит. Потом дверь внизу из горницы отворялась с медленным скрипом. Уличная распахивалась беззвучно, впуская в сени лунный полусвет. Сухо поскрипывали половицы. Колька толкал Павла в бок: «Щас потеха будет!» Приникал к лазу лицом. Хозяин — большой, в белых подштанниках — крался внизу в сенях, озираясь, приникал к кринкам, слизывал сливки губами, помогал себе пальцем.

Дверь из горницы распахнулась. «Опять, ирод?! А то тебе не дают!» Хозяйка подскочила к нему, звонко хлестнула крест-накрест. Хозяин прикрылся руками…

Дверь хлопнула, стало тихо. «Ты отца почему не любишь?»— «Батю-то? — удивился Колька. — Люблю. Она же не больно. Батя у нас контуженный, не соображает ночью». В другой раз, только хозяин появился в сенях, Павел закашлял громко. Колька ткнул его в бок: «Тише!» Хозяин уже услыхал, исчез в горнице…

Утром хмуро сидел за столом, большой, молчаливый. Хозяйка все придвигала ему: «Ешь! А то тебе не дают!» Ел мало и молча. Хозяйка взглянула в окно: «Ксения Филипповна жалует…» Половицы пропели легко. Девочка— светлая, большеглазая, с длинными косами — взошла, улыбаясь: «Я к вам. Можно?» — «Ксана? — Хозяин осветился лицом. — Садись! Отец как?» — «Папа в рейсе…» Хозяин объяснил Павлу: «Вместе работали с ее отцом, в одной кабине». — «Звездочку буду сегодня пасти. Ладно, тетя Дуся?» — «Вон сейчас пасет, — хозяйка кивнула на Павла, — из самого Ленинграда приехал ее пасти. Вместе пасите, не подеретесь». Девочка диковато взглянула на Павла, сразу отвела взгляд. Еще глянула. Улыбнулась, тряхнула косами: «Не, не подеремся..»

Тр-148, зеленый. Так, вырвались с «Триумфальной». Теперь до самой «Лиговки», где Людки Брянчик хозяйство, прямой перегон, один раз только вправо чуть-чуть вильнуть…

14.17

На Третьем Круге в центральной диспетчерской оператор Нина Тарнасова кнопками задавала на пульте двенадцатому маршрут в депо.

— Двенадцатый, заходите!

— Понятно, диспетчер…

— Блок-депо, больной двенадцатый на тридцать третью канаву. Взамен берем двадцать девятый в четырнадцать восемнадцать.

— Понятно, диспетчер. Выдаю двадцать девятый…

Тихо играло радио, часы щелкали, телефоны молчали.

— Ксанка, а странно все-таки! — Нина вздохнула шумно, потянулась у пульта, разминая плечи. — Все Случаи в конце смены бывают, как будто нарочно. Только расслабишься — на, здрасьте!..

— А тебе круглые сутки надо? Гляди, накаркаешь.

— До конца-то еще полтора часа…

— Время вообще самое странное. Сидишь, а оно идет. И никто ничего поделать не может, хоть какая наука. Идет — и все.

— Нет, правда! Будто их кто попридержит, а к концу разожмет кулак: на, расхлебывай. И смены ведь, главное, разные — у нас и у машинистов.

— У машинистов иначе нельзя, только — скользящий.

— А их послушаешь — тоже больше к концу…

— Лучше запоминаешь, когда к концу. Чего в «Порту» с оборота так долго нету? Ему уж скоро со станции отходить, а он стоит в тупике. Застрял, что ли? Это который? Крикни!

— Седьмой… Ничего, пополз…

— Поторопитесь, седьмой!

— Понятно, диспетчер. Вставку менял.

— Шустрее надо менять.

— Или утром с семи до восьми. Те же шестьдесят минут, а кажется — тыща: тянутся, тянутся, вроде не доживешь до восьми, хоть как на линии тихо. Ну, это, конечно, с ночи…

— Додумалась, — засмеялась Ксана. — Лучше скажи, от чего утки плавают?

— Утки? — Нина замолкла надолго.

Такие вещи она всегда туго соображала. Потому и не вышла в диспетчеры, всю жизнь — оператор. И ужас — прямо по-детски — не любит признаться вслух, если чего не знает. Тут уж Нинка упрямая! Майя Шалай, когда была главный диспетчер, бывало выскочит из своего кабинета, от совещаний и деловых бумаг, забежит на Круг для разминки, моргнет Ксане с порога: «Девочки, Рéмонта Обувú читали? Вот мужик пишет! Что тебе Ремарк!» — «Да, интересно, — Ксана сразу подхватит. — Я целую ночь не могла оторваться». — «Читала, Тарнасова? — обернется к Нине Шалай. — Не читала небось! Рéмонт Обувú?» — «Вообще-то, читала…»— начнет осторожно Нина. «Вообще-то! А последнюю? В «Иностранной литературе»?» — «Последнюю не успела еще…» — «Срочно возьми в библиотеке! Номер журнала не помню. Ксана, третий, что ли?» — «Вроде», — Ксана кивнет. «Неважно. Просто спросишь — последнюю повесть Рéмонта Обувú».

Назавтра, смену только приняли циркуляром, Шалай уже тут: «Ну, взяла, Тарнасова?» — «Спрашивала, нету в библиотеке». — «Как это — нету? Ты, может, фамилию переврала?» — «Зачем я буду перевирать, — Нина даже обидится. — Рéмонт Обувú. Нету! И в каталоге смотрели». — «А библиотекарша старая?» — «Девчонка..» — «Чего они знают! Серость». Главный диспетчер только глазами Ксане блеснет. Уже пошла с Круга. «Ну, Нинка, ты библиотекаршу повеселила», — не выдержит Ксана. «Чем же?» — «Да Рéмонтом Обувú. Переставь ударение!» — «Какое еще ударение, — рассердится Нина. Пошевелит губами. — Погоди, Ксанка — ремонт..» — «Вот именно, — Ксана уже хохочет, — обуви, тюха!» Нина вся вспыхнет, толстое, доброе лицо ее полыхнет смущением и почти детской обидой, но тут же сама зальется: «Ну, разыграли, девы! Попомню…»