Тихон Пантюшенко: Тайны древних руин

—Мы за тебя в ответе перед твоей матерью. Пожалуйста, пойми это.

Вот теперь, кажется, все в порядке. Один Лефер чего стоит. Ему только попадись в руки, сомнет в дугу за милую душу.

Ждем уже шесть часов, но нет никаких признаков появления чужого человека. На часах политрука одиннадцать вечера. Остается всего лишь час до полуночи. Во время томительного ожидания мы обсудили план задержания диверсантов. Лученок был за то, чтобы сделать внезапный бросок, как только они подойдут к развилке пещеры.

—Даже до того, как мы увидим, сколько их? — спросил политрук.

—Внезапность— наш главный козырь,— пытался убедить Михась.

—Элемент внезапности в этой ситуации, конечно, играет большую роль,— тихо рассуждал Павел Петрович.— Но его надо использовать иначе. Как только гости подойдут к развилке пещеры, мы, все четверо, выбегаем им навстречу и ослепляем их светом от фонарей. Под угрозой пистолетов приказываем им бросить оружие. Чтобы не мешать друг другу, старшина второй статьи Нагорный и краснофлотец Лученок приседают, а мы с краснофлотцем Сугако стоим за их спинами. Стрелять лишь в крайнем случае. Надо взять их живыми.

Без четверти двенадцать послышался неясный шум со стороны восточного рукава пещеры. Мы насторожились и тихо придвинулись вплотную к угловому выступу скалы. Шум постепенно усиливался.

—Приготовить фонари и пистолеты!— тихо предупредил политрук.

Уже отчетливо слышались шаги кованых сапог. Шаги были не одного человека, а по меньшей мере двух. Появились пляшущие тени выступающих скальных глыб. Когда свет усилился, во мне появилось какое-то смешанное чувство крайнего напряжения и восхищения. Напряжение было естественным следствием длительного ожидания, которое вот-вот должно закончиться опасной схваткой с врагом. А восхищение? Раньше я никогда не видел подобной картины. Потолок пещеры, казалось, был украшен люстрами из драгоценных камней. Мигающий свет переливался в диковинных наростах, вспыхивал ослепительными искрами, гас, снова загорался, как загораются капли росы в лучах восходящего солнца. Всего лишь на один миг мелькнула мысль, что все это сказочное богатство когда-то было спрятано в подземелье крымским ханом Менгли Гиреем, что сейчас выйдут из таинственных глубин одалиски и будут пытаться обворожить нас своими восточными песнями и игрой на лютнях. «Наваждение какое-то!»— встряхнул я себя и приготовился к броску. Теперь мощный пучок света бил прямо в противоположный угол. Вот-вот покажется человек, идущий с фонарем.

—Вперед!— тихо скомандовал политрук.

Мы одним прыжком бросились наперерез идущим и загородили им дорогу. Наш бросок был настолько неожиданным, что из рук шедшего впереди человека вывалился фонарь. Сам человек как бы споткнулся, упал на колени и поднял вверх руки. Другой быстро повернулся назад и бросился бежать. Никакие окрики и предупреждения не могли его остановить. Преследовать было не только бесполезно, но и опасно.

—Бить по ногам!— приказал политрук и первый выстрелил в убегавшего человека. Посыпались с потолка камин. Грянуло еще два выстрела. Человек споткнулся, упал и забился в судорогах.

—Нагорный, со мной! Остальным охранять задержанного!— подал новую команду политрук.

Мы побежали, освещая перед собою дорогу. Картина, которую я увидел на месте, потрясла меня. Из бедра раненого хлестала кровь, заливая одежду и разбросанные вокруг камни. Видно было, что вначале человек пытался зажать рану рукой, но потом, слабея, забился в конвульсиях и упал в беспамятство.

—Не повезло нам,— огорченно заметил политрук.— В ногу-то попасть попали, да, к несчастью, пробили и крупный сосуд. Затяни ремнем потуже ногу выше раны и тащи его наверх. Может, удастся спасти.

Я снял с раненого ремень и стянул им окровавленное бедро. Кровотечение остановилось.

—Помочь?

—Да тут одному нечего делать.

Браться за окровавленную одежду раненого неприятно. Но делать было нечего. Я взял ослабевшее тело на руки и направился к развилке. Всю дорогу меня не покидало чувство тошноты.

Лученок и Сугако, как выяснилось, уже успели провести дознание. Задержанный оказался местным жителем из ближайшего поселка и назвался Ахметом Хабибулиным. Это был тщедушный, уже пожилой человек, с заискивающим выражением лица. На покатом его лбу складки, казалось, перекатывались вниз и волной наплывали на веки. От этого глаза делались узкими, открытыми лишь наполовину.

—Хабибулин, говоришь?— спросил политрук.