Тихон Пантюшенко: Тайны древних руин

Из соседней комнаты потянуло вкусным запахом, и вскоре на столе появилась рыбная уха. Маринка села напротив меня, и теперь я мог хорошо рассмотреть ее лицо.

—Ешь, матрос,— сказала Анна Алексеевна.— Сегодня у нас рыбный день.

Я снова посмотрел на Маринку. Такого цвета глаз, как у нее, мне еще не приходилось видеть. Собственно, дело не столько в цвете, сколько в удивительных оттенках. Вот сейчас она улыбается, и глаза ее, как морская волна в тихую ясную погоду: прозрачная синева переливается со светлой прозеленью. Но стоило мне брякнуть «А здорово я вас напугал там, на горе», как глаза ее потемнели, стали похожи на ту же морскую волну, но перед надвигающимся штормом. Брови длинные, строго очерченные, вразлет, как крылья у парящего буревестника. «Извините, пожалуйста, не подумал»,— сказал я, и лицо Маринки прояснилось, она снова стала улыбаться. Я перевел взгляд на ее волосы. Какого они цвета? Каштана? Какие там каштаны! Мой отец — колхозный пчеловод. Я, будучи еще подростком, очень любил проводить лето в гречишных полях, куда вывозилась пасека. Во время цветения гречихи все дни стоит душистый запах ее цветков. Пчелам нет до тебя никакого дела. Они, как только пригреет солнце, уже в полете, снуют от ульев к цветкам, от цветков к ульям. А потом гречиха начинает темнеть, зерна ее набухают, наливаются живительными соками. И гречишное поле становится темно-коричневым, а когда подует ветер— еще и волнистым. Вот такие волосы и у Маринки. Мне казалось, что если припасть лицом к голове Маринки, то можно ощутить запахи и цветов гречихи, и моря, и скалистых Крымских гор.

—Матрос!— вывела меня из раздумья Анна Алексеевна.— Ты что, рыбной ухи не любишь?

Я покраснел, да так, что Маринка, глядя на меня, расхохоталась.

—Не будем смущать молодого человека, пусть ест,— примирительно сказала Анна Алексеевна и, чтобы рассеять мое смущение, спросила:— А до призыва на военную службу работал или учился?

—Учился в педагогическом институте. Всего два месяца. А потом по новому указу пошел на службу.

—Неспокойное все-таки сейчас время. У нас тут разное болтают. Договор с Германией договором, а случиться может всякое. В этом году Маринка кончает десятилетку, да и не знаю, что делать. Боюсь ее отпускать. Заболталась я, а там, поди, все уже подгорело,— Анна Алексеевна быстро встала из-за стола и ушла на кухню.

Мне хотелось узнать, где сейчас военный летчик Хрусталев, но спрашивать об этом было неудобно, и я, чтобы не молчать, сказал:

—А вы молодец, Маринка. Завоевать шесть дипломов на таких соревнованиях по стрельбе не каждому под силу.

—Это у меня от папы. Он у нас был мастером спорта,— Маринка вдруг стала грустной.

Я понял, что с отцом ее что-то случилось. Может, погиб в воздушной катастрофе. Он ведь летчик. По тому, как Маринка перебирала бахрому скатерти, сплетала и тут же расплетала свисавшие кисти, видно было, что ду­шевная рана у нее еще свежа и всякое упоминание об отце приносит ей новые переживания. Страдания труднее других переносят матери и дети в юности. В этой семье были и мать, и дочь, которая только вступила в пору юности.

—Ну как вы тут без меня?— показалась в дверях Анна Алексеевна. В руках у нее была сковородка, на которой румянились дары моря.— Отведайте морского окуня. А вы знаете, что означает Балаклава в переводе с турецкого? Гнездо рыб.

Я этого, конечно, не знал, хотя помнил из истории, что город когда-то был завоеван генуэзцами, а потом, кажется, в пятнадцатом веке, захвачен турками. Не через Балаклавскую ли бухту крымский хан Менгли-Ги-рей вывозил в Турцию красивых невольниц, захваченных при набегах на южные окраины славянских земель? Мне пришла в голову мысль, что Анна Алексеевна вновь почему-то начала обращаться ко мне на «вы». Уж не обидел ли ее чем-нибудь ненароком? Кажется, нет. А Маринка — славная девчонка. Держится просто. На попытку Анны Алексеевны встать из-за стола и собрать посуду, она сказала:

—Нет, мама. Теперь твоя очередь отдыхать, а я приведу все в порядок и принесу вам холодненького компота.

Маринка прибрала на столе и, забрав посуду, ушла на кухню.

—Ну и на каком факультете вы учились?— спросила меня Анна Алексеевна

—На филологическом.

—Любите литературу?

—Да. И историю.

—Я тоже любила эти предметы. Изучала историю Крыма, диссертацию собиралась писать. Да, видно, не судьба. Остались мы с Маринкой вдвоем. Пыталась узнать... да где там.

О какой судьбе шла речь и о чем нужно было узнать— Анна Алексеевна так и не сказала. По всему было видно, что ей и Маринке очень трудно. Трудно еще и потому, что какая-то трагедия перемешалась с чем-то загадочным, непонятным. Жизнь— как наши дороги, которые мы выбираем и на которые волею обстоятельств мы вынуждены иногда сворачивать. У одних она проходит автострадой— широкой, прямой, гладкой, тянущейся далеко за горизонт; у других— проселочной дорогой, прихваченной первыми заморозками, ухабистой, затвердевшей, петляющей между холмами и глубокими оврагами.