Владимир Тендряков - Три мешка сорной пшеницы

— Здрасте.

И вздрогнула, не всем телом, даже не лицом, а еле уловимо каким–то одним мускулом. Женька почувствовал, что сейчас здесь вовсе не покойная, деловая обстановка, заставляющая обкладываться бумагами, пачкать чернилами пальцы. Вера взвинчена, хотя и не подает вида. Из–за дверей кабинета слышались голоса — рокочущий Божеумова и тенористо–сверлящий Кистерева. Они не взлетали до высоких нот, слова разобрать было трудно, но сквозь плотно прикрытую дверь ощущался нешуточный накал.

Женька сделал нерешительное движение к двери, но Вера остановила:

— Лучше обождать.

Да и он сам уже это понял — двое рубятся, третий не мешайся.

Дверь распахнулась неожиданно, показался Кистерев, косоплечий, с воинственным мочальным хохолком на макушке. Ему в спину летел глуховатый раскатец:

— Не печальтесь, еще доберемся и до вас!

Кистерев передернул плечом, хлопнул дверью. Женька вновь удивился хрупкой тонкости его лица, восковой прозрачности. «Болезный», это слово означает в деревне не только больной, но беззащитный, страдающий.

— Здравствуйте, Сергей Романович, — сказал Женька. Надлежало бы спросить: «Как себя чувствуете?» — после приступа не виделись, но не спросил.

— Это вы! —очнулся Кистерев, протянул руку.

— Пришел объясниться… Это же черт знает что! За три мешка сорной пшеницы…

— Ему — бесполезно! Объяснял элементарнейше: я приказал Адриану Глущеву оставить в колхозе злосчастную пшеницу, я настоял, чтоб ее не вносили ни в какие статьи дохода!

— Это на самом деле так было? — спросил Женька с невольным сомнением.

Кистерев сердито брызнул на него синевой глаз:

— Раз я так говорю — извольте верить! Если винить, то меня!

— И Божеумов за это ухватился?

— Нет.

— Странно.

— Ничего странного.

— Он вас… Ну как бы сказать?

— На дух не терпит, — подсказал Кистерев. — Этот унтер Пришибеев не так глуп, оказывается. Раскусил, что я вроде Кащея Бессмертного, в лоб не бери, а лови уточку с яичком, где Кащеева смерть лежит.

— Уточка эта — Адриан Фомич?

— Кто знает, может, старик Адриан всего лишь перо от уточки. Ваш унтер дальновидный человек.

Вера протянула Кистереву бумагу:

— Сергей Романович, вот переписала, как вы просили.

Он прибежал главами бумагу, пристроил на уголок стола, расписался:

— Как в дипломатическом корпусе — нота–протест против узурпации. В райком направляем. Но райком наш сейчас под вашей бригадой сидит. Вы у нас верховная власть, божеумовы.

Женька вспыхнул.

— В данном случае к планам Божеумова я не имею никакого отношения! — отчеканил он. — Я отказался подписать акт!

— Знаю.

— Тогда что же вы ставите меня на одну доску с ним?

— Вы забываете об одной вещи, юноша.

— О какой?

— О силе коллектива.

Божеумов встретил его из–за стола прицельно–пристальным взглядом. За последние дни он тоже похудел, потемнел лицом, но подтянут, выбрит, свежая царапина украшает подбородок.

— Кончили? — спросил Божеумов.

— Что — кончили? Ты, может, здравствуй скажешь?

— Долго же вы, голубки, под дверью ворковали.

— Коршуна славили.

— Да уж догадываюсь.

Помолчал, встал, прошагал от стены к стене на ногах–ходулях, повернулся к Женьке всей грудью:

— Сообщи своему сизарю однокрылому, что я его теперь любить и холить готов, чтоб ни один волосок с многострадальной головы и прочее…

— А разве ты ему сейчас сам все это не сказал?

— Повторение — мать учения.

— Давай лучше решать мой вопрос.

— Давай, — буднично согласился Илья, деловито подошел к столу, выдвинул ящик, вынул знакомый бланк, исковырянный химическим карандашом участкового Уткина .

— Вот распишись, и делу конец, — сказал он.

— Уж так просто — раз, раз, и в дамки.

Глаза у Ильи были бутылочно–зеленого цвета с крохотным зрачком.

— Еще один в петлю лезет. Везет мне сегодня.

— Выслушай все по порядку!

— А что ты мне скажешь? То, что уже по телефону говорил: оставлено на весну… Основа нового урожая…

— Ты и вправду считаешь, что Адриан Глущев — преступник?

— Он укрыл от государства хлеб — полтора центнера! А теперь судят тех, кто горсть зерна в кармане унес.

— Акт я не подпишу!

— Так и сообщить прикажешь?

— Так и сообщи.

Илья Божеумов ленивым вздохом, потушив зеленые глаза, снял с телефона трубку:

— Нижнюю Ечму, пожалуйста. Да побыстрей… Нижняя Ечма? Станция? Барышня, отыщите–ка мне Чалкина… Он или в райисполкоме, или в райкоме у первого… Не кладу трубку…